Младшая сестра Смерти - Елена Станиславская

— Ну под кроватями и в шкафах не искал. — Рогатый разводит руками.

— Куда же она делась? — Я стараюсь не поддаваться панике, но в голосе уже звучат истеричные нотки, и дыхание становится прерывистым.

— Не беспокойся. — Инна приобнимает меня за плечи и ведет к стойке. — Мало ли куда можно пойти утром? На пробежку, за хлебом. Просто воздухом подышать. Ты вдвоем с мачехой живешь, да?

— Ага.

Инна усаживает меня рядом с Грифом, а сама встает за кофемашину. Сатир запрыгивает на соседний стул и принимается насвистывать «Сердце красавицы склонно к измене», отбивая ритм копытом. Я тоже постукиваю ногой по стойке, но от нервов.

Подожду пять минут и вновь наберу Крис. А сейчас надо отвлечься.

Вопросы! У меня же сотни вопросов.

Я кошусь на Грифа.

Он читает книгу: глаза бегают по строчкам, губы шевелятся. Кажется, он полностью там, в вымышленном мире, а не здесь. На лице по-прежнему видны следы усталости, но книжка будто освещает его и делает менее серым. Похоже, Гриф очень любит читать, неспроста же при первой встрече он сказал мне: «Какое литературное имя».

Я замираю. В голову молнией влетает воспоминание о мертвой старушке в окружении растений. Вот уж о чем я забыла, так это о смерти Нонны Юрьевны Беленькой. А ведь трефовый король явно знал мою соседку.

— Гриф.

Он не реагирует, продолжая зачарованно глядеть в книгу. Зову громче и дергаю его за рукав. Оторвавшись от чтива, король окатывает меня недовольным взглядом.

— Ты в курсе, что Нонна Юрьевна умерла? — спрашиваю я.

Вроде стараюсь быть деликатной — все-таки Гриф знал старушку, — но у слова «умерла» слишком острые углы. Оно просто не может звучать мягко. Торчит и царапает.

В баре становится очень тихо. Сатир умолкает. Инна перестает стучать посудой и, застыв с какой-то емкостью в руке, смотрит то на меня, то на Грифа.

— В курсе, — бросает он и снова прячется в страницах.

— Объясни ей. — Девушка-стихия, выхватив книгу у короля из рук, запускает ее по стойке.

Томик скользит, скользит. Останавливается. На обложке написано: «Земля».

Гриф раздувает ноздри, и мне опять мерещится, что у него за спиной вот-вот распахнутся крылья, как у хищной птицы. В день нашего знакомства меня посещало такое же чувство.

— Объясни, чем мы занимаемся, — настаивает Инна.

— Ой, а можно я? — с воодушевлением влезает сатир. — Понятия не имею, о какой Нонне Юрьевне идет речь, но даю руку на отсечение: наш приятель Гриф ее грохнул.

— Это не так. — Инна готова испепелить рогатого взглядом. — Мы не убиваем людей. Мы, — она глубоко вдыхает и выдыхает, — забираем жизнь.

Сатир изображает руками две чаши весов — немного поколебавшись, они приходят в равновесие.

— Одно и то же, — говорит он.

— Нет! — возражает Инна.

— Согласен с нечистью, — заявляет Гриф. — Когда я пришел к Нонне Юрьевне, она была жива. Дышала, смеялась. Надеялась, что внучка, гадина чертова, все-таки навестит ее перед смертью. А когда я ушел, от Нонны Юрьевны осталась пустая оболочка. Я отправил ее в мир иной, и внучку свою она так и не дождалась. Что это, если не убийство?

— Господи Исусе! — Инна бряцает емкостью о стойку. — Опять ты за старое? Твоя рефлексия уже в печенках сидит. Слышишь? Вот тут она у меня! — Девушка-стихия проводит ребром ладони по шее.

— Интересная у тебя анатомия, пухляшка. Печень в горле — впервые такое вижу.

— Заткнись, не то откручу рога и затолкаю тебе в задницу!

Гриф спрыгивает со стула и, прихватив книгу, уходит за трубу. Очевидно, он ничего не собирается объяснять. Я вопросительно смотрю на Инну.

Конечно, я помню слова сатира: «Червы и пики убивают нечисть. Трефы и бубны — людей», но не могу до конца поверить, что это правда. Тайные общества убийц. Звучит в равной степени пугающе и нелепо. Очень подходит для голливудского триллера. А для жизни — нет.

Трефы, что же, на самом деле убивают людей? Взаправду? Вот Инна, девушка-стихия, врывается в чей-то дом и… Нет, невозможно представить.

Тишину нарушает музыка. Я узнаю песню Зендеи All for us из первого сезона «Эйфории», который смотрела по ночам в Краськове втайне от Крис. Инна прикладывает телефон к уху.

— Алло. Нет. Да нет же! — Она раздражена. — Я вам не звонила. Вы что, прикалываетесь? Кто? Чего?! Поняла, даю Агриппину. — Инна закусывает губу и протягивает мне трубку.

— Крис! — выпаливаю я, чувствуя разом облегчение и страх.

Ну, сейчас начнется.

— Агриппина, — из мобильника доносится чужой женский голос, — это твоя соседка Маруся, мы виделись вчера. Ты только не волнуйся. Кристина в больнице. Она упала с лестницы.

Маруся говорит, куда скорая увезла Крис, но я не запоминаю и прошу повторить. Дрожащими пальцами тыкаю в телефон, чтобы включить громкую связь. Соседка диктует адрес больницы.

— Запишите кто-нибудь! — Собственный голос напоминает мне визг. Еще немного, и его начнут понимать летучие мыши.

— Пишу, — отзывается Бруевич.

— Что с Крис? — спрашиваю я у Маруси. Язык еле ворочается во рту.

— Сотрясение и несколько переломов. Приезжай в больницу. Встретимся там.

На заднем фоне у соседки кто-то истерично пищит:

— Не ходи, Мар! Я запрещаю тебе! Стой, стой!

— Мобильный Кристины я беру с собой. Звони на него, если что. И еще… — Связь обрывается.

Меня трясет: дрожь зарождается в пальцах и расходится по всему телу.

— Проведешь Грипп сквозь зеркало? — Инна поворачивается к Грифу.

— Нет, ты же знаешь: если я не был вблизи нужного места, не получится.

— Ну мало ли, вдруг заносила нелегкая. — Девушка-стихия вздыхает. — Значит, на метро. — Она шагает ко мне и берет под локоть. — Только вначале тебя надо одеть. Пошли в подсобку.

Я позволяю отвести себя в темную комнатушку, где химически-лавандово пахнет антимолью. Почти все пространство занимает напольная вешалка. На ней пестреет одежда. Инна срывает рубашку и джинсы, протягивает мне, а сама склоняется над контейнером, стоящим в углу. Я путаюсь в рукавах и штанинах, несколько раз ударяюсь о вешалку, не попадаю пуговицами в петельки, но наконец справляюсь. Инна бросает мне под ноги черные кеды.

— Повезло, что Бруевич у нас такой мелкий. Думаю, у тебя с ним один размер.

Дальше все происходит как на ускоренной перемотке. Мы с Инной и сатиром выходим из бара, петляем по дворам, спускаемся в метро, делаем пересадку, поднимаемся наружу. Помню, что в поезде парень играл на деревянном барабане: там-та-та-там, там-та-та-там. Помню, как мы переходили дорогу на красный. Помню молчание: ни сатир, ни Инна не произнесли ни слова.