Душа - Алиса Селезнёва

Мой голос сорвался на крик, и стекло в раме задребезжало. Усилием воли я заставила себя замолчать и зажала рот ладонью. Сейчас, в эту минуту, я не просто злилась, я ненавидела «Демидыча» всем сердцем и всеми остатками тела, которое ещё не дожрали черви.

– Ну скажи хоть что-нибудь!

– Если я скажу, что хотел, как лучше, тебе полегчает?

− Нет!

− Жаль… А я даже сто граммов для храбрости выпил. Решил: сейчас или никогда.

– Ты должен был дождаться меня! – Я подняла палец и направила им в «Демидыча» точно так же, как делал он два дня назад. – У нас был договор.

– И я его выполнил! А ты могла бы проявить больше усердия и помочь мне не только с именем героини. Не стоять и не хныкать у стенки, как пятилетний ребёнок, а поднять что-нибудь в воздух. Закричать, выломать стекло, хлопнуть дверью или придумать что-то другое, доступное призракам. Как-то проявить себя и подтвердить мои слова, но ты предпочла стоять в сторонке и надувать с досады губы.

– Лучше бы ты вообще не выполнял свою часть договора.

– Ты права. – «Демидыч» коснулся лиловой отметины под глазом и начал разбинтовывать руку. – Лучше бы не выполнял. Сейчас был бы целее.

От злости я не заметила, как оказалась на улице. Мне впервые не было жаль своего «друга». Сам виноват. Кто его опять избил и почему, мне без разницы! Если бы он со мной посоветовался, сейчас бы всё было по-другому…

– Эй, подожди! – чей-то низкий голос заставил меня оглянуться. От клокочущего внутри негодования, я дезориентировалась в пространстве, а потому не сразу поняла, откуда этот голос доносится. Тогда меня окликнули ещё раз: – Да подожди же, Наташа!

Вглядевшись, я узнала Альбину. За те пять дней, что мы не встречались, она сильно изменилась, стала старше и серьёзнее, расправила плечи, приосанилась и заметно повеселела. Видимо, уход от матери пошёл ей на пользу.

– Что-то случилось? – спросила она, касаясь моего плеча. – Папа или муж?

− Всё сразу, − простонала я, − сил бороться больше нет. Всё, что я так долго делала и к чему стремилась, разлетелось в один миг, как карточный домик.

Я рассказала Альбине всё и утаила одну-единственную деталь, её, точнее, причину, по которой она оказалась здесь. Мне по-прежнему хотелось, чтобы Альбина думала, будто я помогала Савве, а не себе.

– Ты считаешь, что Антон поступил плохо? – произнесла она нараспев и коснулась своих длинных волос.

– А ты считаешь, нет?

– Ну, это как посмотреть? С разных сторон одни и те же вещи кажутся разными.

Я закатила глаза и хмыкнула, с трудом сдерживая иронию. Высокопарные слова о субъективности взглядов от девушки, родившей ребёнка в четырнадцать лет, имели для меня не больше значимости, чем кудахтанье курицы.

– А я вот совершенно не хочу передавать весточку этой, даже сейчас, когда знаю правду. Даже, если бы эта верила в потустороннюю жизнь. – Альбина повернула голову вправо и показала на жёлтое здание около автобусной остановки. – У каждого уважающего себя призрака должно быть какое-то занятие. Савва наблюдает за авариями. Ты любишь читать книги в чужих руках и помогаешь другим привидениям, а я теперь принимаю роды.

Альбина произнесла это с таким напыщенно-серьёзным видом, что я едва не рассмеялась. Похоже, мои выводы о её нормальности были поспешными. Петь и качаться она, конечно, перестала, но от фантазий так и не избавилась.

– Не веришь? – по-детски непосредственно улыбнулась она. – Я тебе сейчас всё расскажу, и ты поймёшь. Это роддом. Я оказалась здесь два или три дня назад. Савва куда-то делся, и мне захотелось прогуляться по городу. Вот здесь, на тротуаре, остановилась жёлтая машина в ромбиках.

– Такси?

– Ага, такси. Оттуда вышла девочка лет тринадцати-четырнадцати. Она держалась за живот и стонала. Рядом шла мать. Прямо как эта. Я посмотрела них и всё вспомнила. Девочку привезли рожать. Она долго мучилась. Её потом прокесарили. Кровищи было – закачаешься, но я осталась, хотя всегда боялась крови. А потом мать написала отказную от ребёночка. Оказывается, она имеет право, как законный представитель, потому что у девочки ещё даже нет паспорта. Мать всё сама решила. Наверное, со мной было также. Эта даже фамилию нашу моему сыночку не дала. Заменила две буквы. Вместо Пестерев стал Нестеров. Наверняка сунула взятку, а потом перевела Савву в краевой приют, когда я его на улице встретила…

Ожидая сочувствия, Альбина вновь посмотрела на меня. Я не выдержала этого взгляда и стыдливо отвела глаза в сторону.

– Теперь я часто хожу в роддом и присутствую на родах. Это так увлекательно. Я тут всё знаю и про палаты, и про родильное отделение, но стараюсь приходить в самом конце, когда ребёночек уже вышел и лежит на руках у акушерки. Иногда удаётся представить, что я – это она. Пойдём, сама увидишь. Тебе понравится.

Я нехотя подчинилась. Альбина словно загипнотизировала меня, повела, как корову на верёвочке мимо выбеленных стен, кожаных диванов и белых палат с двузначными номерами.

В родильном, специально оборудованном кресле тужилась женщина. Её тёмные, мокрые от пота волосы выбились из-под голубой шапочки, в глазах полопались капилляры, отчего белки приобрели насыщенно-красный оттенок. Она так громко кричала, что Альбина зажала уши руками и зажмурилась, но всё равно продолжила стоять рядом, как стойкий оловянный солдатик. Она ждала, ждала ребёнка, ждала новую жизнь и чудо. Чудо, которое у неё когда-то отобрали.

Ребёнок вышел минуты через три или четыре. Весь в сгустках красной слизи, маленький, сморщенный и похожий на старичка. Я с ужасом отстранилась от него, как от чего-то чудовищно безобразного, и вдруг заметила серебристое облачко, которое плавно опускалось с потолка к новорожденному.

– Душа! – захлопав в ладоши, зачарованно объяснила Альбина, и невесомое, переливающееся всеми цветами радуги облачко на секунду замерло напротив маленького ротика. Акушерка шлёпнула малыша по попке, тот вскрикнул, сделав первый в своей жизни вдох, и втянул в себя облачко.

– Невероятно! – только и смогла произнести я, глядя на то, как ребёнка кладут на грудь роженице.

– Это настоящее чудо! – радостно закивала Альбина. – Мне нравится смотреть, как она попадает в ребёночка. Больше никто этого не видит, только призраки. Кроме меня ещё одна женщина ходит. Но она ни с кем не разговаривает.

– Наверное, душу может увидеть только душа, – пожав плечами, предположила я, – хотя Антон бы тоже, скорее всего, мог.

– Но Антона никто в родильное отделение не пустит, да он и сам не пойдёт.

– А бывает, что облачко не