Проклятие обреченных - Наталия Кочелаева

Очевидно, прокатчик видеокассет окончательно вошел в роль, почувствовал себя богемным персонажем и теперь говорил Аде о миссии художника, о нелегком пути к вдохновению, о новых формах в искусстве, заикнулся даже о музах, что издавна представлялись человечеству в образе прекрасных дев.

Это Аду доконало.

– Послушай, – сказала она возлюбленному мягко. – Я, может быть, чего-то не понимаю… Мне показалось, ты снимаешь обыкновенную… обыкновенную порнографию.

Михаил посмотрел на нее с сожалением.

– Ты никогда меня не понимала, – изрек он все тем же тоном богемного персонажа. – Может быть, ты еще слишком молода… Но откуда столько ханжества, милая?

Панов крутился, как Виляй на вилах. Ему хотелось и рыбку съесть, и удовольствие получить – то есть удержать при себе выгодную невесту, но при этом не поступиться мужским самолюбием. Ада посмотрела-посмотрела на него, да и села в автомобиль, и дверцей хлопнула.

Дядя Леня был дома – редкий случай. В его кабинете было темно из-за опущенных штор, мягко светился монитор. Дядя работал, фальшиво насвистывая популярную песенку. Свист прекратился.

– Ада, детка, это ты?

Она промолчала, и дядя Леня скоро появился в дверях собственной персоной. Борода всклокочена, на носу очки в толстой оправе, босиком и в домашнем джинсовом комбинезоне. В руке пакет молока. Они оба, дядя Леня и Ада, любили пить молоко из пакетов, ужасная привычка!

– Что-то случилось?

Ада прошла в кабинет, опустилась на приятно прохладный кожаный диванчик и рассказала дяде Лене всё. Все события сегодняшнего дня, такого накаленного и драматичного. На удивление, дядюшка оказался равнодушен к постигшей Аду утрате. Напротив, многое показалось ему смешным.

– Ну и хорошо, что вовремя его раскусила! – провозгласил он, словно тост, и отхлебнул молока из пакета. – Детка, к чему эта мировая скорбь? Ступай прими ванну, выпей чаю с медом, поспи часов десять – двенадцать, и все как рукой снимет! Как рукой снимет!

Да, здесь долго пришлось бы ждать сочувствия! Ада пошла к себе, переоделась в халат, набуровила в ванну горячей воды и добавила пены. Пена пахла шоколадом, и на душе у Ады вдруг повеселело. Повернула ключ в двери, сбросила на пол халат. Что-то звякнуло. Что там, в кармане?

В кармане оказался нож, когда-то украденный Адой из краеведческого музея родного города. Как он мог там очутиться? Но Ада допускала, что сама положила нож в карман. Эта вещичка с годами не перестала ей нравиться. От ножа исходила сила, он был то холоден, то горяч на ощупь, прикосновение к гладкой рукоятке всегда успокаивало ее. Порой она клала его себе под подушку, иногда носила с собой в сумочке. И было приятно вспомнить, как лихо вынесла она его из музея – раритетный-то экспонат!

Она погрузилась в душистые сугробы пены, держа в руках нож.

И сразу же ей захотелось спать.

Дремота нахлынула тяжелой волной. Шум льющейся из крана воды показался Аде океанским прибоем. Далекий, он все ближе и ближе. Белым языком с клочьями налипшей пены слизывает с берега округлую гальку, тащит назад, за собой. И странно, и сладко подчиняться этому ритму, и не поднять ресниц.

Хныкнуло сливное отверстие, сглотнуло через силу, наконец, захлебнулось. Через край низко утопленной ванны вода шустро побежала на мраморный пол, через несколько минут достигла двери, просочилась в спальню. Светло-серый ковер снизу намок и понемногу темнел. Домработница Леночка, принесшая в спальню Ады стопку свежевыглаженного постельного белья, заметила темные пятна, присела на корточки, прислушалась к нарастающему, грозному шуму воды в ванной и заполошно заколотила в дверь:

– Ада! Ада, ты заснула?

Та не откликалась, и Леночка перепугалась еще больше. Она видела – девочка вернулась домой сама не своя, о чем-то говорила с дядей, потом ушла к себе. Мало ли что могло случиться? Леонид Львович добрейшей души человек, но он все же мужчина, а Адочке нужен женский глаз, женская помощь… У себя на родине, до того как попасть под сокращение и податься на заработки в Москву, Лена служила в детской комнате милиции. Опыт, приобретенный ею там, здорово пригодился в общении с этой избалованной, изломанной, но в общем-то неплохой девчонкой. Может быть, благодаря этому она и удержалась здесь, на теплом местечке… И еще благодаря умению быстро принимать решения конечно же!

Лена призвала на помощь охранника Рому, прибежал и переполошившийся Леонид Львович. Он стал молотить кулаками в дверь, но тут подключился Рома, чуть поднажал плечом, и дверь слетела с петель. В ванной комнате воды было по щиколотку, а в глубокой ванне лежала девочка, вся увитая какими-то розовыми нитями… И Лена поняла, что розовые нити – это растворившаяся в воде кровь, что в правой руке Ада держит нож и что сейчас, пожалуй, самое время завизжать. Но визжать она не стала. Она приказала Роману вытащить Аду из ванны и положить на диван, прикрыла девочку махровым халатом и осмотрела порез на левом запястье – длинный, неглубокий. Девочка дышала едва слышно, но сердце ее билось ровно. Лена накапала успокоительного Леониду Львовичу и вызвала домашнего врача.

Домашний врач примчался так быстро, словно стоял под окнами и ждал, когда Адочка решит наложить на себя руки, да немудрено – за такие-то деньги. Он привел девочку в чувство, обработал порез какой-то шипящей дрянью и забинтовал руку, не переставая балагурить. Впрочем, балагурство его имело целью обиняками выяснить, что это было. Девичьи фокусы, попытка самоубийства или случайность, нелепое стечение обстоятельств? Ада была вся розовая и не выглядела ни больной, ни страдающей. Она уверяла, что просто решила по совету дяди принять ванну, нож взяла с собой, потому что это ее талисман, разморенная горячей водой, заснула… А во сне порезалась, невероятно, но бывает, что ж тут такого?

«Ремня бы тебе хорошего», – мысленно вынес безошибочный диагноз доктор, метнув взгляд на Леонида Львовича, который стоял перед диваном, словно фанатик перед алтарем. Вот на ком лица нет!

Успокоительные капли мало помогли Леониду Львовичу. Он был страшен в гневе. Он довел себя до такого состояния, что доктор начал опасаться за его здоровье. Подчиняясь требованиям эскулапа, Леонид Львович принял какие-то таблетки, запил их добрым глотком коньяка и принялся громить «обнаглевшего торгаша, обманувшего надежды юной девушки». Откуда только у него в лексиконе нашлись такие слова? Прямо Тургенев! Впрочем, дядя Леня быстро перешел на привычный русский язык, деловито пообещав Панова убить сию секунду. От слов он перешел к делу – отправился в свой кабинет и принялся открывать сейф. В маленьком сейфе лежал пистолет, но так как дядя Леня оружия не любил и боялся, то код замка успел уже забыть.

– Ну что вы, Леонид Львович, зачем вам трудиться, давайте я сам съезжу, – вмешался Роман. – Убить не убить, а вот по репе настучать – это хорошо бы.

Ада забеспокоилась. Она и в самом деле не помнила, как резала себе запястье, в самом деле не имела намерения покончить с собой или даже сделать такой вид. Тем более ей не хотелось, чтобы об этом узнал Панов. Много чести, пусть остается с нетронутой «репой». И хитрая девчонка приняла собственные меры для успокоения дядюшки. Она уселась на диване, обняла белого плюшевого медведя и зашепелявила сюсюкающим голосочком ребенка: