Ярость - Салман Рушди

Возвращаясь домой, Соланка нередко замечал сидящего на ступеньках по соседству Эдди Форда («сетевые пауки», очевидно, были заняты своими сетями), и в притушенном огне медленно загорающегося взгляда светловолосого центуриона Малику Соланке чудилось запоздалое подозрение. Правда, они ни разу не разговаривали, просто коротко кивали друг другу. Едва оказавшись в своем обшитом деревом убежище, Соланка с нетерпением ждал явления божества. Усаживался в просторное кожаное кресло, облюбованное обоими, и пристраивал себе на колени красную бархатную подушку, которой прикрывал то, что еще осталось от его сомнительной невинности. Смежив веки, он прислушивался к тиканью старинных дорожных часов на каминной полке. Через какое-то время в квартире беззвучно — Соланка отдал ей запасные ключи — появлялась Мила, и между ними происходило то, что и должно было произойти и что при этом — по ее утверждению — не происходило вовсе.

Во время визитов Милы в зачарованном пространстве его квартиры устанавливалась почти мертвая тишина. Постанывания, шепот — ничего более. И только в последние пятнадцать или около того минут перед ее уходом, когда Мила, проворно соскользнув с его колен и оправив платье, приносила им обоим по стакану клюквенного сока или зеленого чая и вновь настраивалась на жизнь снаружи, Соланка мог — если уж так хотел — поделиться с нею своими гипотезами относительно страны, чьи коды он силился взломать.

К примеру, изложить до сих пор не опубликованную теорию профессора Соланки о различном восприятии орального секса в Соединенных Штатах и Англии, подсказанную нелепым решением американского президента еще раз попросить прощения за то, что, как ему следовало бы заявить с самого начала, ровным счетом никого не касалось, — теорию, тепло встреченную молодой женщиной, которая удобно устроилась на коленях докладчика. В Англии, объяснял Соланка в своей самой авторитетной манере, у гетеросексуальных пар оральные контакты практически никогда не предлагаются и не принимаются до полноценного вагинального сношения, а иногда и после него. В них усматривают знак глубочайшей интимности. Либо сексуальную награду за хорошее поведение. Это редкость. В то время как в Америке, с ее устоявшимися традициями подросткового сексуального поведения, со всем этим тисканьем на задних сиденьях старых машин, «в рот берут», скажем так, как правило, до обычного полового акта в миссионерской позиции. На самом деле для девушек это общепринятый способ сохранить девственность, не оставив избранника неудовлетворенным.

— Проще говоря, приемлемая альтернатива траханью. А потому, когда Клинтон заявляет, что у него никогда не было секса с этой женщиной, Моникой (она же — мисс Л., корова), все в Англии считают его бессовестным вруном, в то время как вся пре-, пост- и просто пубертатная Америка уверена, что президент говорит правду. Согласно принятым в Америке культурным дефинициям, оральный секс не секс. Именно поэтому молоденькие американские девочки, возвратившись домой со свидания, с чистой совестью, положив руку на сердце, заявляют родителям (о черт, ты могла и сама ровно то же говорить своему отцу!), что «ничего такого не делали». Так что ловкач Вилли, Билли Поршень всего лишь повторил слова, которые каждый день произносят миллионы нормальных американских подростков. Задержка в развитии? Вполне вероятно. Но именно поэтому Клинтону удалось избежать импичмента.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — кивнула Мила Мило, после того как Соланка завершил свое выступление, и вернулась к нему под бок, чтобы в развитие, неожиданное и ошеломительное, послеполуденной рутины стянуть с колен беспомощного профессора красную бархатную подушку.

Тем вечером, ободряемый шепотом Милы, он с новым воодушевлением вернулся к старому ремеслу.

— В вас столько всего накопилось, — мурлыкала она. — Я чувствую, как вас буквально разрывает. Здесь и здесь. Дай ей выход в работе, папи. Твоей ярости. Ладно? Делай грустных кукол, когда грустишь, и безумных, когда сходишь с ума. Отвязных кукол профессора Соланки. Нам нужно такое кукольное племя. Куклы, которым есть что сказать. Ты сможешь. Знаю, сможешь, ведь это ты придумал Глупышку. Наделай мне кукол, которые родом из того же дикого места — из неистового уголка твоей души. Там ты другой, не коротышка средних лет в нелепом прикиде. В твоем сердце есть такое место! Оно мое. Так выпусти меня оттуда, папи! Сделай так, чтобы я навсегда забыла Глупышку! Мастери взрослых кукол! Детям до шестнадцати просмотр запрещен! Ведь я же уже не ребенок. Создай для меня кукол, с которыми я смогу играть сейчас!

Тут Соланка наконец понял, чтó Мила сделала для «сетевых пауков», кроме того что научила одеваться более стильно, чем они сами умели. В сегодняшнем мире всех более-менее постоянных прекрасных спутниц одаренных мужчин частенько называют «музами»; более того, уважающий себя и по-настоящему известный модный персонаж скорее умрет, чем предстанет перед армией поклонников без очередной «музы». Однако на самом деле эти женщины в большинстве своем вовсе не «музы», а забава, не музыка, а музычка, несущая не вдохновение, но отдохновение. Встретить настоящую музу — неоценимая удача, а Мила, как только что выяснил Соланка, обладала редкостным талантом вдохновлять, побуждать к действию. Не прошло и нескольких минут с тех пор, как она окончила свои пламенные уговоры, и Соланка ощутил, что его буквально переполняет, затопляет море новых идей, словно внутри у него разом растаяли все ледники и смыло все плотины. Он тут же отправился по магазинам и вернулся домой с кучей цветных карандашей, бумаги, пластилина, дерева и резцов. Теперь его дни будут полны, как и ночи. И даже если он проснется в темноте полностью одетым, от его одежды уж точно не будет пахнуть улицей и перегар не осквернит его дыхания. Нет, он проснется на рабочей скамье с инструментом в руках. Совсем новые куклы будут следить за ним проказливыми, поблескивающими глазами. Внутри Соланки зрел новый мир, и благодарить за дыхание жизни, за явленное ему божественное откровение следовало Милу.

Радость и облегчение прокатились по нему длинной волной неудержимой дрожи. Подобной тем содроганиям, которыми окончился последний визит Милы, когда подушка была убрана с его колен. Втайне он ждал этого завершения, как наркоман, которым, по сути, стал. Вдохновение приглушило нараставшую в нем тревогу. Он стал опасаться Милы, ему мерещилось, что все и вся вокруг может быть разрушено ее эгоизмом, ее непомерными амбициями, через призму которых она видит в других людях, включая его самого, лишь ступени на пути к звездам. Так ли уж нуждаются в ней эти талантливые мальчики? — задался Соланка вопросом. (Следующий вопрос напрашивался сам собою: а я?) И тут его мысленному взгляду явилось новое воплощение живой куклы: Мила — Цирцея, у ног которой копошатся, похрюкивая, обращенные волшебницей в свиней цари и герои. Усилием воли Соланка прогнал страшное видение. Впрочем, периодически перед его глазами вставала еще одна ужасная картина: фурия — Тисифона, Алекто или Мегера — принимает зримый облик, облик Милы, и нисходит на землю. Как бы то ни было, Мила сделала свое дело. Придала ему вдохновение, вернула к работе.

На обложке переплетенного в кожу блокнота он вывел слова: «Удивительные приключения Кукольных Королей профессора Кроноса», затем приписал: «или Восстание оживших кукол», а еще ниже добавил: «или Жизнь Кукольных Цезарей». Потом перечеркнул все написанное, оставив лишь два слова — «Кукольные Короли», открыл блокнот и стал очень быстро записывать в него историю сумасшедшего гения, своего антигероя: