Ярость - Салман Рушди

Несмотря на все усилия Милы Мило (а возможно, именно из-за них), профессор Соланка по-прежнему частыми бессонными ночами нуждался в долгих прогулках по городу, даже под проливным дождем. Только так мог он остудить свой кипящий мыслями мозг. В паре кварталов от его дома разрыли Амстердам-авеню, и проезжую часть, и тротуар (в иные дни Соланке казалось, что кто-то решил перекопать весь Нью-Йорк). Однажды ночью, огибая под начинающимся ливнем небрежно огороженный котлован, Соланка сильно ушиб большой палец ноги. После трех минут его громкой и крепкой брани из-под капюшона штормовки, маячившей в дверном проходе, донеслось восхищенное: «Спасибо, мужик, много новых слов узнал я сегодня ночью». Соланка нагнулся посмотреть, обо что ушиб ногу. Перед ним на краю тротуара лежал отколотый кусок бетонной плиты. Едва поняв, что это, профессор, неуклюже припадая на ушибленную ногу, пустился бежать от бетонного обломка, будто злодей, покидающий место преступления.

С тех пор как следствие по делу о трех убийствах в высшем обществе сосредоточилось на трех богатых фигурантах, Соланке полегчало, но в глубине души он все еще не уверился в собственной непричастности. И по-прежнему внимательно изучал материалы о расследовании. Сведений о новых арестах или признаниях не поступало, и пресса начала выказывать некоторое нетерпение. Газетчиков все сильнее привлекала лежащая на поверхности версия о серийном маньяке-убийце, и неспособность полицейского департамента Нью-Йорка раскрыть дело занимала прессу гораздо больше, чем личность предполагаемого убийцы. Допросить этих лощеных мерзавцев с пристрастием, применить к ним меры физического воздействия! Не один, так другой расколется! Подобные спекулятивные комментарии появлялись в прессе в большом количестве и создавали вокруг расследования неаппетитную атмосферу, попахивали судом Линча. Соланку заинтересовал один вновь открывшийся факт: в этой криминальной мистерии Человека-в-Панаме потеснила целая группа еще более странных персонажей. Возле каждого места преступления был замечен неизвестный в костюме диснеевского персонажа. Пса Гуфи видели возле трупа Лорен Кляйн, космического рейнджера База Световой Год из «Истории игрушек» — у тела Белинды Букен-Кенделл, на месте же гибели Саскии Скайлер мелькнул рыжий лис в зеленом линкольнширском кафтане, сам Робин Гуд, докучавший старому шерифу из Ноттинг-Хэма, а теперь ускользающий от шерифов Манхэттена. О-де-лалли! Следователи подчеркивали, что нельзя с уверенностью утверждать, будто появление мультяшных персонажей на месте преступления напрямую связано с убийствами, но подобное совпадение, несомненно, дает пищу для серьезных размышлений, тем более что до Хэллоуина далеко.

Для детей, размышлял Соланка, персонажи придуманного мира — герои книжек, мультфильмов и песенок — гораздо более реальны, чем многие живые люди, кроме, конечно, родителей. По мере того как мы подрастаем, баланс между вымышленным и действительным нарушается в пользу последнего, и фантазии выдворяются в особую реальность, мир, отдельный от того, к которому мы принадлежим, как нас учат. И вот, пожалуйста, — в буквальном смысле убийственное доказательство того, что вымысел может с легкостью преодолевать эту считающуюся непроходимой границу. Мир диснеевских героев — мир Асмана — противоправно вторгается в Нью-Йорк и убивает молодых горожанок. Наверняка где-то поблизости притаились один или несколько «сташных мальчиков».

Правда, за последнее время Бетонный Убийца не совершил ни одного нового преступления. Кроме того — в этом Соланка усматривал Милину заслугу, — теперь профессор стал гораздо меньше пить, и у него больше не случалось провалов в памяти, частичной амнезии; он уже не просыпался полностью одетым, с ужасными вопросами в раскалывающейся голове. Благодаря Милиной чудодейственной заботе Соланке иногда казалось даже, впервые за много месяцев, что он близок к состоянию, которое принято называть счастьем. И все же темные богини продолжали кружить над ним, напитывая ядом злобы его сердце. Пока Мила была рядом — теперь, даже в ненастье, когда небо полностью заволакивали грозовые тучи, они предпочитали обходиться без электрического света, — он чувствовал, будто защищен магическим кругом ее очарования. Но стоило двери закрыться за ней, как он тут же слышал голоса фурий в своей голове. Их бормотание, биение их черных крыльев. И после первого же ночного разговора с Асманом и Элеанор, когда нож повернулся в нем, фурии впервые шепнули ему, что на самом деле во всем виновата Мила, его добрый ангел, его ожившая кукла.

Полумрак. Его рубашка полурасстегнута, и ее остренькое личико прильнуло к его груди, короткие золотисто-рыжие волосы щекочут подбородок. Они больше не разыгрывают сценарии старых телевизионных программ — цель достигнута, и в притворстве уже нет нужды. О, в эти дождливые долгие сумерки они мало говорят друг с другом, а если и разговаривают, то всяко не о философии. Иногда ее остренький язычок как бы невзначай касается его обнаженной груди. Она шепчет: «Каждому хочется иметь свою куклу. Профессор, бедный вы сердитый человек, как много, как долго вы терпели… Ш-ш, нам некуда спешить. Я здесь, я с вами. Расслабьтесь. Ваша ярость, ваше неистовство, они вам больше ни к чему. Просто вспомните, как когда-то играли в куклы». И ее длинные пальцы с кроваво-красным маникюром делают свое дело, с каждым днем все глубже и глубже проникая за ворот его рубашки.

Мила обладала исключительной телесной памятью. Каждый раз, приходя к нему, она занимала на его укрытых подушкой коленях ровно ту позицию, которой ей удалось достичь в прошлый раз. Положение ее головы и рук, сила, с которой ее тело обвивалось вокруг него, давление ее тела, опиравшегося на Соланку; одна ее способность бережно сохранять все это в памяти и готовность трудиться во имя точного соблюдения всех нюансов чудовищно напоминала реальный половой акт. Каждое новое (все более откровенное) прикосновение Милы срывало покровы с их игр. Эти ее все более настойчивые ласки производили на Соланку ошеломительный эффект, в его возрасте и жизненной ситуации он совершенно не рассчитывал на подобный подарок судьбы. Да, она как бы невзначай отворачивала его голову в сторону. Он и не заметил с каждым днем все прочнее обвивавшей его паутины. Владычица «компьютерных пауков», королева лучшей во Всемирной сети банды — он намертво угодил в ее сеть.

Потом случилась новая перемена. Почти сразу после того, как он, случайно или под гнетом едва осознанного желания, позволил сорваться с губ кукольному имени и она разрешила запретному слову слететь с языка. В тот момент сумеречную гостиную волшебным образом затопил зловещий, разоблачительный свет, и профессору Малику Соланке открылась истинная история Милы Мило. «Всегда были только отец и я, — она сама это сказала. — Он и я против всего мира». Таковы были ее собственные, недвусмысленные слова. Она раскрыла перед Соланкой всю правду, а он был слишком слеп (или настойчив в своем нежелании?), чтобы увидеть то, что она вполне искренне и без всякого смущения выставляла перед ним напоказ. Но теперь, посмотрев на Милу после ее оговорки (которая — Соланка в этом нисколько не сомневался — на самом деле оговоркой совсем не была, ведь речь шла об особе, прекрасно умеющей владеть собой, которая, скорее всего, исключила случайности из своей жизни), он понял, что все в ней: остренькое личико, упорно смотрящие куда-то мимо него глаза, странная отчужденность на ее лице в моменты максимальной близости и легкая загадочная улыбка — подтверждало его догадку.