Русская история в легендах и мифах - Матвей Гречко

Вечером того же дня австриец маркиз Ботта обратился к правительнице со следующею речью: «Ваше императорское высочество упустили случай помочь государыне моей, королеве, несмотря на союз обоих дворов, но так как этому уже нельзя пособить, то я надеюсь, что с помощью Божией и других наших союзников мы устроим наши дела. По крайней мере, государыня, позаботьтесь теперь о самой себе. Вы находитесь на краю бездны; ради Бога, спасите себя, императора и вашего супруга».

И тут Анна вроде бы опомнилась. Она наконец-то осознала, что ей на самом деле грозит опасность, и решилась. Но на что? Она не нашла ничего лучшего, чем снова поговорить с Елизаветой, на этот раз – «начистоту». Отозвав цесаревну к окну, она предъявила ей доказательства ее измены.

Казалось бы: все погибло! Елизавета полностью изобличена. Теперь ей остается только упасть в ноги правительнице и молить о пощаде. Но – дочь своего отца – она повела себя по-другому: Елизавета ни в чем не созналась. Напротив, она постаралась убедить Анну в своей невиновности. Для этого ей пришлось призвать на помощь весь свой незаурядный поэтический талант, все артистическое дарование. Елизавета напоминала Анне, что присягала ей и как христианка не посмеет нарушить клятвы, говорила о сестринской любви и о своем долге перед престолом… Елизавета была поэтессой – она умела найти нужные слова! Она даже расплакалась, убеждая правительницу. И Анна, несмотря на все доказательства, несмотря на предъявленные ей документы, поверила. Молодые женщины обнялись и поцеловались. Анна объявила мужу и Остерману, что слышать не желает больше о мнимых интригах Елизаветы. Она категорически запретила им арестовывать Лестока и отменила приказ мужа о расставлении на улицах Петербурга караулов.

Можно только представить, что испытал при этих ее словах канцлер.

А цесаревна после этого разговора немедленно встретилась с Лестоком и объявила, что наконец решилась на переворот. Медлить больше нельзя! По слухам, после этого она долго молилась, обещая никогда не подписывать смертных приговоров, и даже дала обет безбрачия.

Затем она надела кирасу поверх платья, вместо шпаги взяла в руки крест и отправилась в гвардейские казармы.

– Помните ли вы, чья я дочь? – спросила она.

– Помним, матушка, помним! – отвечали гвардейцы.

– Готовы ли вы умереть за меня?

– Умрем, матушка! И всех немчин за тебя убьем!

– Если вы будете так поступать, то я не пойду с вами… – возразила Елизавета.

Ей даже пришлось взять с гвардейцев слово не применять оружие. Впрочем, в нем не было надобности: арест брауншвейгского семейства произошел легко и быстро: охрана дворца приняла известие о перевороте с радостью. Лишь четыре офицера запротестовали, но их быстро заперли в одной из комнат.

Елизавета прошла в спальню правительницы, обнаружив ту в постели, но не с мужем, а с девицей Менгден. Проснувшаяся Анна с испугом спросила:

– Что это значит, сестра?

– Это значит, сестрица, что вы арестованы, – спокойно объявила цесаревна. Рассказывают, что затем Елизавета взяла на руки малютку принца и произнесла, осыпая его поцелуями: «Бедное дитя, ты вовсе невинно, твои родители виноваты!»

Новая метла… Инсценировка казни

Обеспечив себе власть, Елизавета поспешила наградить людей, которые способствовали вступлению ее на престол или вообще были ей преданы, и составить из них новое правительство. Гренадерская рота Преображенского полка получила название лейб-кампании. Солдаты не из дворян были зачислены в дворяне, капралы, сержанты и офицеры повышены в чинах. Все они были пожалованы землями преимущественно из конфискованных у иностранцев поместий. Лесток получил титул графа и обширные земли. Впрочем, он недолго благоденствовал и уже в 1748 году был сослан за резкие выражения об императрице.

Во всех учебниках написано, что этот переворот породил в обществе взрыв национального чувства: приветственные оды поэтов и церковные проповеди были полны злобными отзывами о правителях-немцах и неумеренными восхвалениями Елизаветы (самой наполовину немки!) как победительницы иноземного элемента. Известно, что дома многих иностранцев в Петербурге подверглись разгрому – ну черни только повод дай, чтоб погромить.

Люди, которые записывали свои впечатления не для публики, вспоминали иное: страх и неуверенность. Слишком много переворотов случилось за прошедший год: умерла императрица Анна, арестовали Бирона, отправили в отставку Миниха, а теперь – новая государыня.

28 ноября Елизавета издала манифест, где подробно и без стеснения в выражениях доказывала незаконность прав на престол Иоанна VI и выставляла целый ряд обвинений против немецких временщиков и их русских друзей. Кроме брауншвейгского семейства были арестованы Остерман, Миних, Головкин, Левенвольде и др. Великий русский историк Василий Осипович Ключевский пишет, что их «изрядно помяли» при аресте. Довольно гнусное утверждение, если вдуматься: получается, что гвардейцы избивали своего фельдмаршала, пусть даже в отставке, и старика-инвалида Остермана.

Елизавета Петровна. Карл Ван Лоо. XVIII в.

Так ли это было? Да, Шетарди пишет, что «с Остерманом обошлись жестоко». Но сохранились записки Я. П. Шаховского, который в то время был обер-полицмейстером и видел все своими глазами. Жестокость, проявленная по отношению к Андрею Ивановичу, состояла в том, что его, больного подагрой, не оставили под домашним арестом, а отнесли в сани вместе с постелью. Прусский посланник Пецольд сообщает о сожалении, которое вызывали арестованные у простых солдат, пишет, что конвойные были очень внимательны и называли Андрея Ивановича «батюшкой».

В тюрьме было сыро и холодно – болезнь Остермана обострилась, и Елизавете пришлось даже выделить ему специального врача: обиды – обидами, но она была доброй женщиной. Что касается Миниха, то некоторые из солдат могли держать на него зло за гибель товарищей. Но и тут дальше словесных оскорблений дело не зашло.

«На рассвете все войска были собраны около ее дома, где им объявили, что царевна Елизавета вступила на отцовский престол, и привели их к присяге на подданство. Никто не сказал ни слова, и все было тихо, как и прежде. В тот же день императрица оставила дворец, в котором она жила до тех пор, и заняла покои в императорском дворце.

Когда совершилась революция герцога Курляндского, все были чрезвычайно рады: на улицах раздавались одни только крики восторга; теперь же было не то: все смотрели грустными и убитыми, каждый боялся за себя или за кого-нибудь из своего семейства, и все начали дышать свободнее только по прошествии нескольких дней», – описывает эти дни Манштейн.

Допросы велись каждый день, следствие продолжалось долго. Примечательно, что когда приставы описывали имущество арестантов, следователи оказались крайне разочарованы: «основной подозреваемый», Остерман, оказался беден, ведь он не брал взяток. Поэтому любимой всеми правителями статьи обвинения – «мздоимство и казнокрадство» – приписать ему не смогли, все обвинение в итоге свелось к демагогическим заявлениям: мол, эти люди преступно поддерживали правительство Анны Леопольдовны и малолетнего императора Иоанна Антоновича, вместо того чтобы передать престол законной наследнице – дочери Петра Елизавете.