Дольмен - Михаил Однобибл

Бомж поднял голову и покачал головой:

– Никуда я не поеду! Только на гору Ах-Аг! Или на поиски отца моего. Я боюсь, что может случиться непоправимое. Только не знаю, с кем. Может быть, со мной. Это было бы лучше всего. Я чувствую, что-то должно произойти. Ведь и у меня есть некоторые способности, как батюшка по доброте своей иногда говорил, конечно, желая подбодрить меня.

– Етит твою налево! – воскликнул шофер. – Ишь ведь, как заговорил!

– А может быть, непоправимое случится со многими. Это будет хуже всего. Хотя мне-то, конечно, должно быть все равно, ведь я чужой тут, и это не моя война, – продолжал на ходу бомж. Александр и Елена поддерживали его с одной стороны, а водитель с другой. Ручищи Поликарпа были горячее асфальта, по которому Елена, босая, совсем недавно удирала от него вместе с Сашей. – А вот вы… вы не чужие тут. Мало героев, очень мало героев, а тут потребуется герой! Я даже боюсь, что героев совсем нет. Вымерли. Кроме родовитости, нужно и соответствующее воспитание, а где его взять, когда нет воспитателей. Вот мой батюшка – он был учитель! Не смотрите на меня, я – его неудача, но были более удачные экземпляры, гораздо более удачные.

Бомж говорил почти в бреду, он старался идти, но ноги заплетались, и Поликарп в удивлении бормотал:

– Не понимаю, что со мной! Клянусь тучегонителем, никогда со мной такого не бывало! От меня вам столько беспокойства. Простите меня, простите меня, всех богов ради!

– Да помолчи ты, верста стоеросовая! – рассердился водитель. Машину он оставил в неположенном месте и теперь волновался, как бы за колечко не пришлось расплачиваться дорогой ценой.

Бомж, увидев грузовик, оживился:

– В прошлый раз я путешествовал на подобных таратайках.

Он перемахнул через борт и тяжело рухнул на дно кузова. Бабушка с внуком залезли следом. Елена посылала Сашу в кабину, сама она хотела держать состояние бомжа на контроле: он так горел, что ей казалось, может и не доехать до горы Ах-Аг… Но Александр отказался, он хотел быть вместе со всеми.

– Тогда лежите тихо и не высовывайтесь, – наказал им вконец рассердившийся водитель.

Когда они в следующий раз выглянули из-за борта, моря уже не было, они убрались от него в сторону горы.

Шофер открыл задний борт, и они, едва живые – так в этой железной посудине их растрясло, – вывалились из грузовика. Водитель с Александром хотели помочь бомжу спуститься, но Поликарп сам соскочил вниз.

– Все печенки отбила, – сказала Елена, снимая с большого пальца перстень и отдавая его водителю, который тут же нацепил его на свой мизинец.

Под дубом лежали черные свиньи, хряк, чесавший о ствол спину, приостановился и проводил их взглядом крохотных злых глазок. Бомж, прихрамывая, быстро шел к калитке дома Медеи, Елена с Александром даже не поспевали за ним.

– А ты боялась, не доедет, да он здоровее нас с тобой! – говорил Саша, но Елена так не думала. Она тоже торопилась – хотела увидеть разрушения, про которые говорила Алевтина. Но дом был цел! Только стал совсем низким, оттого что стоял теперь на земле, а не на сваях. Подломившиеся ноги домика кучками замшелых серых камней валялись по четырем углам.

Поликарп растянулся вдоль перекошенной веранды, от одного конца до другого, перегородив дверь, как огромный сторожевой пес. На веранду теперь надо было шагать прямо с земли: доски деревянной лестницы разметало по сторонам. Она попыталась растолкать бомжа, но безрезультатно. Перегнувшись через лежащего, Елена толкнула дверь – и она открылась. Тогда, сунув Поликарпу под мышку градусник, она перешагнула через него и вошла в дом.

Внутри разрушения были заметнее, чем снаружи. Доски пола во многих местах вздыбились, выскочили из пазов и поднялись в воздух, точно качели, мебель оказалась перевернута, зеркало упало и – Елена вздрогнула – да, треснуло! Разбитое зеркало – плохая примета.

Створка оконной рамы висела на одной петле. В окно Елена увидела, что крыша богатырской хатки не лежит на земле, как уверяла Алевтина, а, как и положено, покрывает дольмен. Елена распахнула дверь в большую горницу – там, конечно, полнейший бедлам: горшки, кадки, ведра, бидоны и кастрюли, в которых росли зеленые приживальщики, валяются на полу, а бедные фикусы, столетники, каланхоэ и прочие лежащие на боку растения большей частью погибли. Впрочем, урон растениям был нанесен не внезапным сотрясением, отчего они опустились на полтора метра ниже своего привычного уровня жизни, а тем, что после гибели тети Оли Учадзе их никто уже не поливал.

Елена, намереваясь выйти из дому, вновь перешагнула через бомжа; переступать через человека – дурная примета, и если один раз переступил, надо потом обратно переступить, говорила баба Соня, а то-де расти не будет. Хотя куда уж этому Поликарпу еще расти… Елена достала из волосатой подмышки бомжа градусник – и ойкнула: ртутная прямая вытянулась до 41 градуса!

– Так я и знала! – воскликнула Елена.

Что же делать-то? Вот, затащили мужика на гору… Правда, он сам сюда рвался. А вдруг он помрет здесь? Вдруг у него заражение крови? Она вынуждена была опять перешагнуть через бомжа, чтобы взять чайник и чашку, – Елена послала Сашу на колонку за водой, и они, с двух сторон приподняв бомжу голову и почти насильно разжав зубы, пропихнули в рот четыре таблетки парацетамола и влили в рот воды.

– Такой коломенской версте небось и шестикратную дозу надо, не то что… – нарочито грубо сказала Елена в ответ на вопросительный взгляд Саши: мол, а чего столько таблеток?

Потом она послала внука на чердак. Саша сбросил сверху залежавшиеся матрасы и подушки, спустил железную кровать, как велела Елена. Передав ему наружу, в низкое теперь окошко горницы, некоторые из погибших комнатных растений, чтоб освободить середину комнаты, она через окно же втащила в дом матрасы и устроила на полу постель для Поликарпа. В конце концов им удалось растолкать бомжа и препроводить на место, причем он, забывая наклоняться, оба раза врезался в притолоку. Как сноп, бомж повалился на матрасы вниз лицом, так что мотоциклетные очки хрустнули.

Ночью Поликарп бредил, правда, Елена ничего не могла понять, потому что бред оказался иностранный. Она разобрала только имя его отца, он почему-то звал отца по имени: «Мирон, Мирон», – и дальше шла полная белиберда. Елена в школе учила немецкий, Саша – английский, она слышала, как изъясняются на грузинском и армянском языках, но это было неизвестное наречие.

– Саш, а может, он японец? – шепотом спросила она у внука под утро.

– Ну конечно, – проворчал Александр, который не выспался, – рост у него как раз для японца, – и перевернулся на другой бок.

Было еще одно знакомое слово, которое она разобрала в горячечном иностранном бреду, вырывавшемся из бородатых уст бомжа. И слово это было – Медея.

Когда он упомянул вчера про книгу Медеи, дескать, не забыла ли она ее захватить, Елену чуть удар не хватил – если у девочек десяти лет бывают удары. Как он, этот бомжара, прознал про книгу?! Откуда?! И что он про нее знает? Поликарп отговорился тем, что, дескать, знал Медею как известную на всю округу травницу и что, мол, хоть сам не был болен, но отец его, к примеру, не совсем сейчас здоров, и он даже подумывал полечить его у Медеи, да вот не успели они, не застал он Медею в живых, ушла она и бродит теперь по асфоделевым лугам. А книгу эту, где написано о том, как излечить многие человеческие хвори, он как-то видел у нее.