Бесполезен как роза - Архильд Лаувенг

Я пыталась найти подход к радости и нашла поддержку и утешение в книгах. В великих классических произведениях, но также и в простых, маленьких книжках. Читая «Марен и ее совушку» Финна Хавреволла[24], я смеялась от радости, узнавая себя в бедняжке фру Монсен, которая так привыкла ко всяческим катастрофам, что при каждом очередном кризисе начинала петь, и никакие несчастья не могли выбить ее из колеи. Что бы ни случилось, она только пела еще звонче и веселее прежнего. Так продолжалось, пока ее семья не выиграла в лотерею денежный приз. И тут она заплакала, и плакала так, что вся семья бросилась ее утешать и даже предложила: «Если не хочешь, мы можем не забирать выигрыш. Бывает же так, что люди потеряют лотерейный билет». И они таки его потеряли, хотя и не нарочно, но зато наши зарытый клад, и фру Монеен учится интегрировать в старую систему свалившееся на нее в виде невероятного богатства счастье. Она раскладывает все семейные деньги на разные кучки. Кучки денег заняли всю комнату, лежали на диване, на столе и на полу, но ей это не мешало. Каждая кучка была предназначена для какой-то траты или выполнения какой-нибудь мечты, именно так она привыкла распределять прежние скудные доходы своей семьи. Я тоже научилась управляться со своими новыми радостями так, как это устраивало меня. Мне не нужно было гнаться за чем-то новым; того, что было, хватит надолго, надо было только немного поудобнее все распределить.

Не так давно я повстречала женщину, которая работала раньше сиделкой на отделении, в котором я лежала. Она поздоровалась со мной, спросила, узнала ли я ее, и очень спонтанно воскликнула, что я совершенно не изменилась по сравнению с тем, какая была тогда. Я удивилась: ведь тогда на отделении я была совсем больная, и готова поспорить, что я действительно с тех пор изменилась, но, поговорив немного с этой женщиной, я поняла, что она права. Изменилась ситуация, я за это время выросла и не находилась уже под влиянием болезни, но во всем остальном я была той же, что и раньше. Я по-прежнему такая же хвастунишка и непоседа. Я много смеюсь, можно сказать, почти без повода, и люблю краски и жизнь. Неограненный алмаз не перестает быть алмазом и тогда, когда его огранят. Алмаз остается алмазом, потому что он состоит из чистого углерода с совершенно определенной молекулярной структурой, и она остается той же, независимо от того, лежит ли камень в земле или вставлен в кольцо. Меняется внешний вид, меняется сфера его употребления, но структура сохраняется прежней. И хороший огранщик алмазов точно знает, как нужно огранить тот или иной алмаз, чтобы убрать его недостатки и добиться самого красивого вида. Если убрать слишком мало, блеск его потускнеет из-за пороков и повреждений камня, убрать же слишком много — значит без нужды уменьшить его ценность. Нужно знать, что в себе надо убрать, а что оставить и сохранить.

Сначала я думала, что должна быть очень благоразумной. Я боялась допустить какой-нибудь промах, в особенности на публике, чтобы люди не заподозрили в этом болезни. Я боялась показать, что я обиделась, чтобы люди не подумали, что я слишком обидчива. Я боялась показать, что меня что-то растрогало, чтобы люди не решили, что у меня нестабильная психика. К счастью, это со временем прошло. На самом деле в том, что ты живой и чувствующий человек, нет ничего плохого. Наш мир — захватывающе интересное место, и было бы глупо, живя в нем, ничем не увлекаться.

Лауреат премии мира Эли Визель[25]сказал, что противоположность любви не ненависть, а равнодушие. Так что, возможно, увлеченность и пристрастность — дружат с любовью. Иногда я завидую своей собачке за то, что она умеет так безоглядно отдаваться радости. Стоит мне сказать «Идем гулять», она не отвечает на это спокойно и рассудительно: «Да, пожалуй. Погода, кажется, хорошая, а моцион полезен для здоровья». Она выскакивает из корзинки, отчаянно отряхивается, бросается ко мне со всех ног и пытается лизнуть в лицо, мчится в коридор, снова ко мне, чтобы посмотреть, почему я еще копаюсь, и притом все время повизгивает от восторга и виляет всем задиком. Не больно-то она озабочена тем, чтобы сохранять достоинство. Никак не скажешь, что она ведет себя уравновешенно и рассудительно. Зато она радуется.

А если я застаю ее врасплох, когда она роется в помойном ведре в поисках объедков, она так же безоглядно предается раскаянию и стыду. Мне даже говорить ничего не надо, достаточно только взглянуть на нее, как она пристыженно, поджав хвост и уныло повесив уши, плетется в свою корзинку. Никаких мыслей о том, как я выгляжу. Никаких рефлексий по поводу того, какие последствия для нее будет иметь признание своей вины. Никаких оправданий, объяснений, отговорок. Только одно сплошное огорчение. Она живет в этом мире. Она отзывается на его прикосновения. Реагирует на мир. Безоглядно, честно и правдиво. Она не много чего умеет, ведь она всего лишь собачка. Но она собака во всем и всегда. От носа до кончика хвоста. В ней все, как есть. Нет ничего лишнего. А больше ничего и нельзя требовать.

Не то важно, чтобы никогда не падать.

Важно каждый раз вставать.

Не то важно, чтобы никогда не переживать.

Важно выжить.

Не то важно, чтобы тебя никогда не предавали.

Важно, чтобы любили.

Не то важно, чтобы никогда не плакать.

Важно не разучиться смеяться.

Было лето, стояла жара, а я жила в интернате. Я прожила там долго, мой организм был напичкан медикаментами, болезнь и лечение сделали меня усталой и вялой, мысли работали замедленно. Дело было во время пересменки, сиделки были заняты составлением дневного отчета, многие пациенты бы л и в отпуске, некоторые отдыхали после обеда. Я находилась в гостиной, и просто сидела, не занятая никаким делом. В гостиной мы оставались вдвоем с одной из служащих, мы почти не разговаривали друг с другом и только перебросились несколькими словами о погоде. Она читала газету и была занята своими мыслями. Мы сидели в тишине, вокруг царили мир и покой. И тут вдруг мне пришло в голову, что, может быть, сейчас для меня самое время обратиться за помощью по поводу одной проблемы, которая мучила меня уже довольно давно. У меня из груди стало течь молоко, это было неприятно и неловко, и я не решалась заговорить об этом с пожилым строгим врачом, который посещал это заведение раз в неделю. А тут, среди такого уютного настроения теплого вечера, мне показалось очень удобно обратиться с моим вопросом. Однако, прежде чем приступить к делу, я решила подстраховаться и еще раз проверить, правильно ли я оценила ситуацию, потому что мне не раз приходилось убеждаться в том, что я не всегда могу положиться на свою голову. Поэтому я обратилась к женщине со словами: «Скажи, ты ведь врач, не так ли?» Я до сих пор не могу забыть ее взгляд. Растерянный, холодный, презрительный. Нет, она не врач, она работает в нашем отделении уборщицей, разве я сама этого не заметила? Я действительно не заметила. Мне стало очень стыдно своей глупости, и у меня очень испортилось настроение оттого, что мне не удалось сделать то, что мне было нужно, и, кроме того, я испугалась, поняв, что не сумела сообразить такую простую вещь, которую должна была понять. Я еще посидела, не говоря ни слова и отчаянно пытаясь найти нужные слова, чтобы как-то разрешить запутанную ситуацию, в которой оказалась по своей вине, но так и не нашлась, что сказать. Когда молчание стало невыносимым, я прибегла к главному средству спасения — убежала в свою комнату.