Седьмой гном - Маша Ловыгина

Пришла, называется.

Терпко пахнущая смородиновым листом вода обожгла сухие губы. Серафима сглотнула и бросила тоскливый взгляд в окно. Но сквозь горячую пелену слез она не увидела ничего, кроме белого снега.

Неужели ей придется стать такой же, как Горецкая? Отринуть от себя людей, замкнуться в себе, отказаться чувствовать человеческое тепло и участие? А как это объяснить Илюше? В детском саду у него друзья и любимые воспитатели. Он гордится матерью и рисует ее портреты, где у нее длинные, до самой земли, волосы и улыбка во весь рот. В последнее время на его рисунках все чаще стали появляться робкие наброски человека с короткой стрижкой. Увидев в первый раз нового персонажа, Сима спросила, кто это, а Илюша, сосредоточенно раскрашивая волосы незнакомца коричневым карандашом, тут же ответил:

— Папа, конечно! Ты что, не узнала, что ли?

Сима не нашлась, что ответить, лишь потрепала сына по макушке дрогнувшей ладонью и едва сдержалась от нахлынувших чувств.

«Узнала, конечно узнала! Каждый день, глядя на тебя, милый, я вижу его глаза и ямочки на твоих щеках. У тебя его взгляд — такой же яркий и пронзительный, а еще упрямая складочка между бровками, когда ты чем-то озабочен или недоволен…»

Серафима поднималась наверх, когда вниз деловито зацокал Чихун. Кажется, песик совершенно освоился и даже согласился делать свои собачьи дела, выбегая ненадолго за дверь. Потом Сима старательно закидывала следы снегом, уже понимая, что снежный слой около входа заметно просел от поступающего из дома воздуха. Следовало вновь топить печку, чтобы поддерживать хоть какую-то плюсовую температуру в помещении, и это было гораздо важнее страха быть обнаруженной.

Илюша так крепко спал, что это казалось удивительным и даже странным. Возможно, столь глубокому сну способствовала атмосфера, лишенная городских звуков и соседского шума, а может, едва уловимый запах просмоленного дерева, из которого была построена дача. Вероятно, дом принадлежал именно Горецкой, ведь пейзажи, висевшие внизу, явно были написаны рукой того же художника, который создал и портрет старой актрисы. Сима закрыла глаза, вспоминая его. Как часто она замирала, прикованная чуть насмешливым взглядом Горецкой, который следовал за ней с полотна, в каком бы углу она ни находилась.

Чуть резковатые черты лица, нервный изгиб губ, длинная шея, плавно переходящая в покатые, задрапированные тончайшим черным кружевом плечи, матово поблескивающий атлас… Однако, было еще кое-что, придававшее образу Горецкой поистине королевский вид…

Серафима дотронулась до собственной шеи и опустила руку чуть ниже. Да, именно в этом месте, под узорчатыми фестонами находилось колье. Вблизи его невозможно было разглядеть, и то, что оно там было, Сима поняла не сразу. Однажды она снимала тяжелые бархатные шторы в гостиной, чтобы отдать их в химчистку, и чуть не потеряла равновесие. Едва не рухнув вниз, успела зацепиться за ткань. К портрету это, разумеется, не имело никакого отношения, просто подоконник был довольно узким. Прижавшись спиной к окну, она пару минут приходила в себя, решив, что больше туда не полезет. А чтобы унять головокружение, перевела взгляд на портрет Горецкой. Именно тогда Серафима и заметила эту игру теней. Несомненно, художник обладал недюжинным талантом, раз сумел подать украшение на груди актрисы так необычно. Только вот к чему были нужны эти ухищрения, если никто не мог оценить его мастерства? Сима даже потом хотела спросить об этом Амалию Яновну, но сначала закрутилась, а потом и вовсе забыла.

Отодвинув шторку, Сима вдруг увидела бредущую через сугробы человеческую фигуру. Сердце ее гулко застучало, а по телу пронеслась горячая волна.

Присмотревшись, она узнала бесполую личность с женским именем Нюрка, которую встретила у магазина. Личность медленно двигалась вдоль улицы и крутила головой, разглядывая постройки. Пару раз она останавливалась и словно принюхивалась, как показалось Симе.

Скрестив пальцы, Серафима приросла виском к стене, молясь о том, чтобы Нюрка прошла мимо, чтобы не проснулся Илюша и не подал голос Чихун. Осторожно выглянув одним глазом сквозь узенькую щель, Сима увидела, как личность, задрав голову, казалось, смотрит прямо на нее. Но нет, Нюрка качнулась и, едва не упав, побрела дальше. А Сима, ощутив, как подкашиваются ноги, медленно сползла вдоль стены на корточки.

Макар еще раз перебрал бумаги и растерянно посмотрел на озадаченного не меньше его Ерохина.

— Где ты нашел информацию о Яне Штерне? — спросил первое, что пришло в голову.

— Я просто подумал, что исходя из возраста Горецкой, следовало проверить базу МВД и Военный Архив. Паспортные данные, упоминания и общая информация по запросу приходит достаточно быстро, если дело не заключено в ранг секретного. Сам Штерн погиб еще во время второй оккупации, об этом есть запись в военном реестре. О судьбе его жены и дочери информации нет. Скажу честно: не успел еще толком в этом разобраться, — заметил Ерохин. — Только почему ты уверен, что…

— Эта фотография, — Макар ткнул пальцем в снимок, — она откуда?

— Так, подожди… — следователь пробежал глазами текст. — Вот, выдержка из местной белгородской газеты от 1940 года… Слушай, Чердынцев, тебе не кажется, что мы ерундой какой-то занимаемся? Запутал ты меня совсем! Просил найти Амалию Штерн? Видимо, это она и есть, его дочь. А Горецкая, наверное, просто…

— Слава! — моментально взвился Макар. — Я тебе русским языком объясняю, что Горецкая и есть Штерн! То есть, по-моему, не она, а… — он схватился за голову и взъерошил волосы.

Дверь в зал приоткрылась, и милая бабусечка в длинной вязаной кофте, едва перебирая ногами, двинулась в сторону туалета.

— Короче, — понизив голос, продолжил Макар, — срочно узнай все об Амалии Горецкой, понял? Как она стала Горецкой, я уже в курсе. Ты говоришь, Брусникина? Ладно, допустим, а до Брусникиной она кем была?

— Да объясни ты толком, в чем дело, наконец! — скрипнул зубами следователь. — Тебе наследство оставили? Квартирку нехилую к ногам бросили? Так какого ты…

— Что? — побледнел Чердынцев. — То есть, по-твоему, все свои подозрения я теперь должен спустить в унитаз?!

Словно в подтверждение его словам, раздался звук сливного бачка, и вскоре бабусечка так же медленно прошествовала снова в зал.

— Мне не нужна эта гребаная квартира, мне нужна правда! Семья Штерн — мои родственники, связь с которыми была утеряна очень давно. Я лично искал их, а нашел Горецкую. Тоже, как и ты, сопоставил время рождения. Ну и, конечно, инициалы… — Макар с трудом сдерживался, чтобы не начать орать. — Я был в Добринске пять лет назад, понимаешь? Был! И встречался с Горецкой… — Макар оттянул ворот свитера и дернул шеей.

— Она сказала тебе, что это она и есть? Та самая Амалия Штерн?

— Нет, — поморщился Макар. — Она сказала, что мы какие-то ее дальние знакомые. Но я видел, что она прекрасно знает, о чем говорит.

— Бабке почти сто лет было, может, обозналась? — с надеждой спросил Ерохин.