Исчезнувшая в облаках - Патрик Несс

Спариваются они яростно, но никак не могут насытиться. Его ладони хотят превратить ее в пепел и пар, а ее руки желают превратить его в груду камней, чтобы рассеять их по Земле. Но ни один из них не может причинить вреда другому. Он вынужден беспрестанно кипеть от ярости, она – столь же яростно прощать, но все усилия их бесплодны.

И все же они остаются вместе. На какое-то время.

17 из 32

Никто из них не перестает быть тем, кем был раньше.

Она подозревает, что он виноват в тех войнах, что портят лицо их детища, и каждый раз, когда он возвращается после отсутствия, от его лошадей пахнет огнем и кровью так, словно они доскакали до конца времен и повернули обратно.

Он же подозревает, что она дарует свое прощение другим, ибо, когда возвращается она, в ее застывших глазах читается удовлетворение, от которого она не спешит избавляться.

Он считает себя слишком могучим, чтобы ее ревновать. Она же считает себя слишком свободной, чтобы кто-либо ревновал ее.

Они оба не правы.

18 из 32

Когда он путешествует по этому новому миру, она следит за ним, держась на расстоянии, чтобы он не заметил, и наблюдая, как он рассылает по всей Земле войска за войсками, как строит фабрики, заволакивающие небеса черным дымом, как связывает все живые существа друг с другом – по их же согласию, – чтобы ими было легче манипулировать.

Он, в свою очередь, прячется в гейзерах и горячих источниках, путешествует по извержениям и землетрясениям, танцует на разломах тектонических плит и швах континентов, чтобы не упускать ее из виду и следить, как она общается с людьми, населяющими их новый мир, как все эти люди пытаются ее использовать, как она своим касанием дарует им прощение, освобождая от бремени в обмен на такую близость, которой они и представить себе не могли.

Этот мир – их детище – чувствует родительскую тревогу, как и любое дитя. Он морщится, истирается, загрязняется под их все менее внимательными взглядами. Иногда ему удается их пристыдить, напомнив о себе и своих нуждах, и тогда они платят ему своей заботой – перемириями, хорошей погодой, ясными лунными ночами и жаркими солнечными днями.

Но уже очень скоро их взгляды вновь обращаются друг на друга, и, как только это случается, мир понимает, что ему пора съежиться и как можно скорее заснуть.

* * *

– Мы готовы? – спросил Джордж.

– А даже если нет, так и что? – ответила Кумико, поправляя на нем галстук, который в том не нуждался, отчего ее жест вышел почти ироничным, вроде насмешки над бесчисленными черно-белыми домохозяйками из телерекламы, которые поправляют бесчисленные черно-белые галстуки своим бесчисленным терпеливо их любящим черно-бело-корпоративным мужьям.

Впрочем, это смотрелось еще и мило. Да-да, убедил себя Джордж.

– Представляю, как все удивятся, – сказал он.

– Хорошей вечеринки без сюрпризов не бывает. Так ведь люди говорят?

– Никогда не слышал.

– Значит, ходил не на те вечеринки.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но тут раздался стук в дверь.

– Уже? – вздохнул он.

– Ну, должны же они прийти когда-нибудь, твои друзья.

– Но не твои?

По ее лбу пробежала легкая морщинка.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты…

Стук повторился. Он с сожалением выпустил Кумико из объятий и пошел к парадной двери, чувствуя, как все внутри него продолжает звенеть, точно колокол. Остановившись перед дверью, он глубоко вздохнул.

И затем открыл.

– Дорогая! – поприветствовал он дочь.

Потом наклонился к внуку, который, запыхавшись, выдавал на гора потрясный анализ смены главных героев в стране Вихляшек Завро – и не поверил своим глазам, увидев, кто стоит за спиной у Аманды, несомненно в качестве гостьи, с бутылкой шампанского в руках.

– Ты ведь помнишь Рэйчел? – спросила Аманда тоном невинного младенца.

Вечер обещал быть бурным.

– Кто, скажи на милость, все эти люди? – спросила у Аманды Клэр, пришедшая с Хэнком.

В гостиной яблоку негде было упасть. Всю мебель оттащили к стенам, и, хотя на часах было только 7:40, вечеринка с каждой минутой все больше напоминала шумную дискотеку.

– Понятия не имею! – ответила Аманда, обняла мать и расцеловала Хэнка в обе щеки.

– Ну, как дела? – спросил Хэнк дружелюбно, как говорящий пес. – А Тотошка где?

– Помогает вешать плащи да куртки. В том смысле, что они для него тюлени, а сам он – пингвин.

– Пойду его найду, – сказала Клэр, стянув пиджаки с себя и с Хэнка.

И Аманда осталась один на один с отчимом – который, конечно, был ужасно мил, добр с матерью, приветлив с Джеем-Пи и вообще совершенно вменяем; но она в присутствии Хэнка четко осознавала, что разговаривает с единственным черным человеком в этой комнате. И что, помимо всех прочих проблем, теперь ей придется до конца вечера беспокоиться насчет того, не стоит ли извиниться перед ним за это от имени всей Англии.

– Итак, – сказал он. – Кто здесь наливает парням из Техаса?

– Мехмет, – не задумываясь, выпалила Аманда.

Хэнк уставился на нее:

– Это где?

– Кажется, на кухне.

– А как я узнаю, что он Мехмет?

– Он работает у Джорджа. Он из Турции.

Хэнк понял и положил ей руки на плечи:

– Тогда пойду выпью с ним за дружбу народов. Тебе чего-нибудь налить?

Она вздохнула, но успокоилась:

– Бокальчик белого вина. Ну, может, два.

– Только не за мой счет!

– О, нет! – Она стукнула по его бокалу обручальным кольцом и чуть ли не впервые осознала, что носит его до сих пор. – Странная здесь атмосфера. Только посмотри на них всех… – Наклонившись к Хэнку, она прошептала: – Думаешь, Джордж их всех знает? Или это просто, как их называют, люди искусства?

– Зачем же приглашать незнакомцев в свой дом?

Аманда понимала, что на самом деле Хэнк хотел спросить: «Зачем приглашать незнакомых в этот дом? Ей нравилось, что он немного сноб (что всегда так неожиданно в американце), и она понимала, о чем он.

Этот дом был чересчур маленьким, чересчур обветшалым и располагался слишком далеко от Зоны 1[18], что можно было легко понять по манере некоторых гостей одеваться, а также по удивлению, с которым они поглядывали на чрезвычайно неплоский экран отцовского телевизора.

Хэнк ушел в кухню, а к Аманде со второго этажа спустилась Клэр с Джеем-Пи на прицепе.