Прекрасная посланница - Нина Соротокина

Вспомним и мы весьма поучительную историю Вилли Монса, камергера Екатерины I, генерал-адъютанта Петра, брата его первой возлюбленной из Немецкой слободы.

Монса казнили за взятки. В течение нескольких лет он исполнял при царице обязанности камер-юнкера, доверенного лица и «своего человека». На этом деле Монс и разбогател. Казнили его по доносу сразу после коронации Екатерины Алексеевны.

Плаха была установлена на Троицкой площади. По делу о взятках под кнут пошли еще несколько человек. Среди них были Матрена Балк, секретарь Монса Столетов, шут Балакирев — ему присудили батога, паж Павлов, ну и так далее.

Рядом с помостом, на котором размещался эшафот, на особых столбах висела «роспись взяткам»: с правой стороны указывалось приношение, с левой — кто давал. Взятки были разными: триста червонных, шесть лошадей и коляска, перстень золотой, муки пятьдесят четвертей да лента, шитая золотом, три косяка камки да десять фунтов чаю — не бог весть что. Ужас в другом: перед красавцем Монсом заискивали Долгорукие, Салтыковы, Щербатов-глухой, Артемий Волынский и сам светлейший князь Александр Данилович Меншиков! Список с росписью взяток выставил на всеобщее посмешище самых уважаемых в державе людей.

Но не только стыд мучил перечисленных вельмож, они испытывали тогда куда более сложные чувства, и сильнейшим из них был страх, более того, ужас. Стыд глаза не выест, а потому надо поклоны бить и благодарить Всевышнего, что государь в какой-то момент утишил гнев и не поволок взяткодателей вместе с взяткобрателями на плаху. А ведь мог бы! Мало ли безумств, тьфу-тьфу, совершили их величество на своем веку? Казнить за день, как говорится, вручную, тыщу стрельцов — это вам как? И не дрогнула рука!

Про казненного Монса не только говорить вслух, помыслить боялись — вдруг государь прочтет в глазах твоих укоризну за излишнюю жестокость к бывшему любимцу камергеру! Зато иностранцы, которые в России проживали временно, чесали языками: де жалко Монса.

«Он, может, и взяточник, но лично мне симпатичен, и красив, и умен, и молод, всего-то тридцать шесть. И потом — кто в России не взяточник? Если уж судить, то всех!»

Однако многие находили жестокости Петра оправдание: мол, решающую роль сыграла в этом деле законная ревность. Монс присвоил себе не только чужое имущество и чужие деньги, он посягнул на саму государыню. Говорили, что у коронованной царицы, которую государь из грязи вознес до облаков, был амур с Монсом, когда-то безродным жителем Немецкой слободы. Предательство, одним словом. А если так, то все правильно.

Но мы отвлеклись. Вернемся к служебной жизни Родиона и его сложным отношениям с Бироном. Они описаны так подробно, чтобы объяснить, как Люберову удалось исполнить просьбу Сурмилова. Хотя вначале неплохо бы объяснить, зачем он вообще взялся исполнять эту просьбу.

А дело это тонкое, на первый взгляд, может быть, и непонятное. Родиону в полной мере была свойственна достаточно редкая черта характера — благодарность. Кажется, ничего особенного, рядовое качество, есть куда более сильные чувства. Тем более что человек часто сам не знает, что стоит его благодарности, а что нет. Например, стоит или не стоит быть благодарным откровенным мерзавцам, даже если они тебе сделали доброе дело. Родион твердо считал — стоит. На этот счет у Родиона было свое мнение, и он его твердо придерживался. Раз принял благодеяние из рук даже не симпатичного тебе человека, ты ему уже обязан.

Иногда ты принимаешь благодеяние неведомо от кого, как говорится, случайно. Но Родион и этому случаю находил оправдание в своем сердце. Он размышлял: если судьбе было угодно поместить его на жительство в сурмиловском флигеле в самое трудное для него время, то этот неведомый Сурмилов уже есть для него благодетель, хоть сам он и не подозревает об этом. И не важно, если это человек не высшей пробы, а именно жадный, расчетливый, корыстный, не обаятельный, и даже более того, не чистый на руку. Провидению было угодно, чтобы этот сквалыга даже вопреки его желаниям оказал тебе услугу, а потому ты его должник.

На этом чувстве строилось и его отношение к Матвею Козловскому, и к Лизоньке Сурмиловой, и к ее батюшке, и к самому Бирону.

Как описать восторг, когда в руке его оказался шершавый, плохо склеенный пакет, заключающий в себе и слезы матери, и утешения отца, и гордость его за то, что сын выполнил отцовский наказ. В письме, которое Родион послал в Сибирь родителям, он в первых строках сообщил, что принадлежащие князю Матвею Козловскому деньги найдены и возвращены. Сообщалось это не прямым текстом, но весьма понятным намеком. И картину вспомнил, на которой была изображена покойная тетка, и Плутарха в зеленой обложке. А уже во вторых строках позволил себе расслабиться и рассказать о свадьбе на лучшей из девиц. Далее он поведал, как живет-может. Именно в таком же порядке отвечали ему родители. И ни слова жалобы! «Живем хорошо, надеемся на встречу, и поблагодари того, кто помог нам в этой переписке».

Родион дал себе слово, что будет служить Бирону до тех пор, пока в руках у него не появятся бумаги об освобождении родителей. Но это произойдет лишь шесть лет спустя, когда отойдет в мир иной Анна Иоанновна и всесильный Бирон на краткий срок станет регентом при малолетнем Иване Антоновиче. Первым же своим указом он выкажет великодушие: приостановит уже подписанные казни и освободит преступников — кроме самых лютых: убийц, воров и казнокрадов. Так как родители Люберова ни к одной из последних трех категорий не относятся, их фамилии в длинном списке будут в числе первых.

И как только оный список украсит государственная печать и подпись регента, Родион попросит отставки. Бирону же будет совсем не до него. Не хочешь служить и быть в фаворе, значит, дурак. Не пытаясь больше разбираться в тонкостях характера Родиона, Бирон подмахнет бумагу. Надо ли говорить, что это спасет Родиону свободу, а может быть, и жизнь. Буквально через неделю Бирон будет арестован, лишен всех чинов и сослан с семейством в поселок Пелым Тобольской губернии.

Но до этого, господа, еще жить и жить…

Позднее Бирон никак не мог вспомнить, почему он решил, что речь пойдет о сватовстве, очередном сватовстве царицы. Что-то в записке аббата Арчелли, слово какое-то или оборот, натолкнуло на эту мысль. Почему-то вспомнился Мориц Саксонский, этот хлыщ, баловень Европы. И ведь не поленился притащиться в Курляндию, дабы строить глазки вдовствующей герцогине Анне. Бог мой, когда это было? В двадцать пятом? Нет, позже, уже в двадцать шестом, восемь лет назад.

Именно сопоставление дат натолкнуло Бирона на мысль о сватовстве. Аббат Арчелли, или как его там, написал в просительной записке, что хорошо знаком с дюком де Лирия, испанским послом в России. А де Лирия находился в Москве как раз в это время, когда саксонец, то бишь Мориц, ползал в Митаве перед герцогиней Анной на коленях, предлагая ей руку и сердце. Но Курляндия была нужна ему — замечательные земли с лесами, полями и выходом к морю. Вот почему ему приходилось молоть вздор о высокой любви.

Бирон всегда боялся, что Анна выйдет замуж. Сколько было их — разных женихов! Австрия сватала принца Гессен-Кессельского. Дюк де Лирия, как впоследствии выяснилось, тоже кого-то предлагал, потом Португалия послала на смотрины инфанта Эммануила, брата короля. Сейчас Анна царица, а потому всесильна. Но всегда есть люди, которые считают, что женщину на троне необходимо выдать замуж за какого-нибудь проходимца. Сейчас императрица, спасибо судьбе, поставила точку над i, Бирон будет верен ей до конца своих дней. Супруга Бенгина понимает ситуацию и ни на что не претендует: общий стол, общая кровать. Дети не общие, но он их пристроит самым достойным образом. Уж он-то не упустит случая. Только бы Анна на старости лет не выкинула коленце! Ведь была же она влюблена в Морица. Это Бирон видел собственными глазами.