Явка до востребования - Василий Окулов

После Октябрьской революции Махонин служил в Наркомате путей сообщения. В частности, ему принадлежала идея пустить вместо паровозов на Николаевской железной дороге электровозы. Он создал опытный образец электровоза с двигателем, работающим на аккумуляторах, снятых с подводных лодок. Они перезаряжались и работали в специальных камерах под высоким давлением, что позволяло значительно повысить их емкость. Испытания электровоза прошли успешно, но требовалась «доводка» некоторых узлов и, главное, силовая электрическая линия Москва — Петроград.

В 1921 году Махонин уехал за границу, но не просто «уехал», а был командирован для «усовершенствования своих изобретений» в Литву, Латвию, Эстонию, Германию и Францию. Перед выездом он получил мандат, подписанный лично Ф.Э. Дзержинским. Последний предлагал всем представителям советских представительств за границей «оказывать И.И. Махонину помощь и содействие». Этот документ Иван Иванович сохранил и показал мне на одной из встреч. Бланк, печать, исходящий номер, подпись — все по форме и сомнений в подлинности не вызывало. С ним поехала и его жена. В Париже они встретились с Ф.И. Шаляпиным и С.П. Дягилевым. Певица не раз выезжала с ними на «Русские сезоны» в Европу. Дягилев и уговорил её остаться во Франции петь в русской опере.

Сам Махонин, по его словам, хотел вернуться, но не смог оставить жену на чужбине. Он по-прежнему любил ее и понимал, что долго петь из-за возраста и по состоянию здоровья, подорванного в годы революции и Гражданской войны, она не сможет. Пришлось поменять советские паспорта на «Удостоверение апатрида».

Жена Махонина гастролировала по Европе и Америке, а он занялся изобретательством. Только теперь в области жидкого синтетического топлива и авиации. В 1928 году он запатентовал новый вид такого горючего. Оно отличалось от бензина и керосина малыми затратами на его производство, высоким КПД и безопасностью. «Им, — говорил Махонин, — можно было заливать огонь. Оно воспламенялось только в модернизированных двигателях внутреннего сгорания».

Патент на это изобретение был у него куплен американскими нефтяными магнатами за баснословную по тем временам сумму и положен до поры до времени под сукно. На эти деньги Махонин купил дом, часть их вложил в авиационный завод и стал строить самолеты.

В 1929 году он получил патент на самолет с раздвижным крылом. И 30 августа 1931 года его моноплан МАК-10 поднялся в воздух. В середине 1930-х годов за создание такого самолета ему была присуждена премия Министерства авиации Франции в миллион франков. Как память о том счастливом времени в углу его кабинета стоял винт самолета. Осуществить свои мечты и идеи до конца Махонин не смог: Франция была оккупирована немцами. Завод был реквизирован, а экспериментальный самолет МАХ-101, во избежание его захвата немцами, был уничтожен летчиком-испытателем. От сотрудничества с ними, несмотря на их давление, Махонин отказался.

После войны Махонин построил четырехмоторный самолет-разведчик МАХ-123. Самолет прошел испытания, но продолжить исследования Махонину не удалось.

Рассказывая о себе, Иван Иванович не забывал и о Ф.И. Шаляпине. В ноябре 1918 года Шаляпину — «высокодаровитому выходцу из народа», артисту Государственной оперы — Постановлением Совета комиссаров Северной области «в ознаменование его заслуг перед русским искусством» было присвоено звание народного артиста. Он был назначен художественным руководителем Мариинского театра.

Обстановка в театре была крайне сложной. Между Шаляпиным и работниками Наркомпроса постоянно возникали громкие скандалы.

Руководствуясь принципами «пролетарской культуры», они грубо вмешивались в творческую жизнь театров и даже таких звезд, как Шаляпин. А он не мог с этим примириться и реагировал на любые «указания» бурно, а иногда и вызывающе. Жена Махонина была свидетелем этих «творческих баталий». Позже, в Париже, Шаляпин, обедая у Махонина, сказал, что сделал большую ошибку, покинув Родину: «Надо было перетерпеть, да характер не позволил».

О положении в театре хорошо знал А.В. Луначарский. Еще в начале 1918 года Шаляпин просил у него разрешения поехать на гастроли за границу. Сам Луначарский дать такое разрешение не мог и пошел к В.И. Ленину. Он прямо сказал Предсовнаркома, что если Шаляпину в этом отказать, он просто убежит, как это сделали многие интеллигенты. Ив 1921 году разрешение на выезд ему было дано.

Вечером 29 июля 1922 года Шаляпин отплыл за границу «на лечение» и «для пропаганды российского искусства за рубежом». Оркестр и артисты Мариинского театра устроили ему торжественные проводы. Уезжая, он обязался отчислять какой-то процент от своих гонораров в пользу Наркомпроса РСФСР.

Махонин, знавший обстановку в России той норы, не исключал, что отъезд Шаляпина за границу спас ему жизнь. Как минимум, его бы выслали на каком-нибудь «артистическом» или «писательском» пароходе.

Живя за границей, находясь в зените славы, Шаляпин всегда с большой теплотой говорил о России, о желании вернуться туда. Он был глубоко русским человеком и чувствовал себя связанным с Россией тесными узами. Отрыв от России и русской природы переживал болезненно. В одном из писем из Южной Америки он писал: «Чем больше таскают меня черти по свету, тем больше я вижу духовную несостоятельность и убожество иностранцев. Искусство для них только забава. Пишу вам, чтобы обругать заморские страны и прославить нашу матушку Россию».

Шаляпина многие упрекали в скупости, ему даже приписывали слова «бесплатно поют только птички». Этот афоризм, сказал Махонин, принадлежит не Шаляпину, а артисту Мамонту Дальскому.

Федор Иванович был отзывчив на чужое горе и занимался благотворительностью, когда ещё сам, можно сказать, был нищим. Во время Первой мировой войны он на свои средства содержал два госпиталя. Дочери его ухаживали за ранеными. Шаляпин и в России, в том числе — в Советской, и за рубежом, часто выступал на благотворительных вечерах, помогал сиротам, давал деньги, и порой немалые, церквям на подарки к праздникам детям и неимущим.

Рассказывал Иван Иванович и о «несносном» характере своего друга. От него страдали и дирижеры, и партнеры. Он постоянно вносил в свои партии что-то новое. И не дирижер давал ему советы, а он указывал дирижеру, что и как надо играть. И при этом не терпел возражений. Дирижер Труффи говорил Шаляпину: «Если делать все, что ты хочешь, после спектакля можно лечь в больницу». И тот же Труффи признавался: «Черт Иванович! Постоянно все меняет; и все хорошо».

До сих пор люди, изучающие жизнь Шаляпина, спорят о том, хотел ли он вернуться из эмиграции. Ответ, мне кажется, однозначен: хотел, но не смог. «Насколько я знаю, — рассказывал Махонин, — с самого начала пребывания Шаляпина за границей в советских газетах появлялись малоприятные для него публикации. И все-таки он готов был вернуться на Родину. Болес того, была назначена и дата возвращения — октябрь 1927 года. Он собирался участвовать в юбилейном концерте, посвящённом 10-летию Октября. Но незадолго до этого произошло событие, которое перечеркнуло его планы».

Шаляпин попросил настоятеля храма Александра Невского освятить его дом. И, покидая храм, увидел группу плохо одетых детей русских эмигрантов. На следующий день он передал священнику 5 тысяч франков на подарки детям. Какое-то время спустя в газете «Возрождение» был опубликован отчет настоятеля храма об израсходовании этой немалой суммы. И через неделю в советской прессе появилась статья о том, что Шаляпин помогает белой эмиграции. Вслед за этим Ф.И. Шаляпина лишили советского гражданства и звания «народный артист». Кому-то в СССР, то ли из числа его руководителей, то ли — братьев-артистов, очень не хотелось видеть Шаляпина в Москве.