От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США - Ян Эмильевич Пробштейн

властно,Я останусь сидеть за столом, пусть бушует напрасно.]Ибо у светлой фантазии буду в плену я,Силой воображенья творя весну колдовскую,Из души своей извлекая солнце – и строяИз неистовых мыслей своих атмосферу покоя.1984 Георгий Бен

Предисловие

Чтобы стать писателем и писать о чем-то,Необходимо пережить то, о чем можно написать.Просто жить недостаточно. У меня есть теорияНасчет шедевров, как их создаватьЗа счет очень малых затрат, и они так жеХороши во всех отношениях, как и все другие. МожноИспользовать те же материалы, из которых состоят мечты, наконец.Это вроде игры, где нет проигравших, и есть единственныйПобедитель – ты. Вначале, боль отбрасываетсяРетроспективно назад через рассказ, а рассказВозвращается с конца, изнанкой наружу. Это –Ничей рассказ! По крайней мере, так полагаютНекоторое время, а рассказ – это архитектураСейчас, а затем – видоизмененная история.Пустой эпизод, во время которого кирпичиУложены заново и побурели. А в концеОн – ничей, нет в нем ничего для любого из нас,Кроме этого нервного колебания вокруг центральногоВопроса, который сближает нас,На благо или во зло, все это время.1984 Ян Пробштейн

Апрельские галеоны

Тянуло какой-то гарью; к тому жеВ дальнем углу комнаты опозоренный вальсЕще дышал, лепеча истории завоевателейС лилиями в гербе, – что же, вся жизнь –Прохладное новоселье? Откуда приходятОбрывки смысла? Ясно, было самое времяУбраться прочь – на болота или к холодным,Вычурным именам городов, звучащим так, точно они и вправдуБыли на свете – но их не было. Мне видна лодка,Нацеленная, как стрелка компаса, на наслажденьяВеликого открытого моря; она примет меня на борт,И мы с тобой отведаем разъединенностиНа пляшущей палубе, а потом вернемся, когда-нибудь,Продравшись сквозь рыжие занавесы раннего вечера,Знающего наши имена только на чужомЯзыке – и тогда, только тогдаПрибыльная весна может, как говорится, настатьДолжным образом – движением птицы,Поднимающейся в воздух ради предположительно лучшихМест обитания, – но, вероятно, не бóльших,В том смысле, что крылатая гитара, будь она у нас,Была бы большей. И все деревья как настоящие.После был очень короткий день, и его сырыеГобелены с инициалами всех предыдущих владельцев,Остерегая нас: ждите молча. Разве мышьЗнает о нас сейчас? – и если знает, довольно ли мы похожи,Чтобы спорить о разнице: хлебные крошки или инойДар, еще незаметнее? Кажется, всеПойдет прахом; никто этого не хотел – не больше,Чем корни дерева близки к центру земли; и, однако,Порой они устремятся оттуда, чтобыОповестить нас о процветании и о том, что завтра –Празднество лоз виноградных. Стоит улечься под ними –И спрашиваешь себя, много ли вообще ты знаешь,А потом просыпаешься и знаешь, но не то,Много ли тебе известно. В сумерках то и дело звукиРасстроенной мандолины соседствуют с их вопросомИ не менее торопливым ответом. Приходи,Взгляни на нас, но стой в отдаленье, иначе близостьИсчезнет в мгновение ока, и юная нищенка,Растрепанная, плачущая неизвестно о чем, будет единственным,Что осталось от золотого века, нашегоЗолотого века, и роящиеся толпы больше не будутУстремляться прочь на заре, чтобы вернутьсяВечером, в клубах мягкой пыли, отвлекая нас от скукиИ ненужной честности историями о городах разноцветных,О том, как мгла обосновалась там, и кудаДвинулись прокаженные, чтобы укрытьсяОт этого ока – вечного ока любви.1987 Ирина Ковалева

Спящие наяву

Сервантес спал, когда писал «Дон Кихота».Джойс проспал всю главу «Блуждающие скалы» из «Улисса».Гомер клевал носом, порою впадая в сон, на протяжении всей «Илиады»,но бодрствовал, когда писал «Одиссею».Пруст прохрапел «Пленницу» от начала и до конца –Как и легионы его читателей.Большую часть «Моби Дика» Мелвилл спал, вцепившись в штурвал.Фитцджеральд проспал «Ночь нежна», что, возможно,и не удивительно,Однако то, что Манн дремал даже на склонах «Волшебной горы» –явление исключительное, еще исключительней то, что он ее вообще написал.Кафка, конечно, не спал никогда, даже когда не писал, даже в праздники.Никому не известно, как писала Джордж Элиот, – предполагаю,она могла прикорнуть, пробудиться, написать пару страниц,а потом опять задремать.Удивительно: Лью Уоллес прикорнул во время состязания колесниц в «Бен Гуре».Эмили Дикинсон спала на холодной узкой кровати в Эмхерсте.Пробуждаясь, она видела на оконном стекле новое стихотворенье,которое написал для нее Дед Мороз.Листва снежинок позванивала на оконном стекле.Старина Уолт кимарил во время писанья, но, как большинствоиз нас, категорически сие отрицал.Моэм похрапывал на Ривьере.Агата Кристи спала грациозно, как женщина, потому-то ее романыпохожи на сэндвичи к чаю – по большей части искусственны.Я сплю, когда не могу противиться сну. Мой сони писанья мои улучшаются постоянно.Я хочу сказать о другом, – я отниму у вас совсем немного времени.Никогда не катайтесь на лодке с писателями: они не сознают,что плывут по воде.Птицы – плохие примеры для подражания.Философу следует указать на дверь, чего почему-то не делают ни прикаких обстоятельствах – попробуйте.Из рабов получаются хорошие слуги.Чистка зубов не всегда улучшает внешность.Храните чистые коврики в старых наволочках.Кормите собаку, когда залает.Заварку выливайте в унитаз, кофе в раковину.Остерегайтесь анонимных писем – вы сами могли написать их в бес –словесном приступе сна.1995 Ян Пробштейн

Эта комната

Пьеру Мартори (1920–1998)

Открыл дверь в комнату, которая как сон о ней.В углу – диван, давно пролежан мною.И фотография, в овале, псина, –это я, только моложе.Сознанье сбоит, что-то ускользает.Неделями мы ели макароны,чтоб в воскресенье наскреблосьна перепелку в кафе. Зачем я говорю тебе об этом?Тебя ведь нет и здесь.2000 Антон Нестеров

Бодрствование

Нескромно немного белого вина, раскиданные серафимы,воспоминания о грехопадении – скажи-ка,была ли чья-нибудь жалоба ещё рыхлее, разогнал ли ктоменьше демонов с той парковки,где все мы стояли, взявшись за руки?Понемногу представление об истинном пути возвращалось ко мне.Твоя забота тронула меня,довела до подобострастных «прости».Всё было безупречно в домике нашего желания,часы тикали без остановки, радуясь,что их взяли вечности в подмастерья, гавот пылинокв какой-то момент заместил мне зрение. Всё было так,как если бы случилось давным-давнов смешных старых комиксах на кремовой бумаге,в каковых закон истинных противоположностей выводилсяслучайно. Тогда книга открылась сама собойи явила нам: «Вы, шайка лжецов,несомненно прельщаемых перекрестками, но со своеобразнойсапфировой интенсивностью вы мне нравитесь все до единого.Глядите, вот на чем я сперва запоролась.Клиент уходит. История продолжается без остановки,рассеянно перекатываясь по сим берегам. Каждый божий день зарясгущается, как большая звезда, хлеба не печет,неверных обувает. Как удобно, если это во сне».В следующем спальном вагоне царило безумие.Упорная истома водворилась повсюдудо самых горизонтов, окаймлённых капустой. А если бы яна этот раз выдвинул чуть себя, закупорил бутылку, в которой наших «я»праздные обмены мнениями, в кои-то веки потряс замысламидля острастки? Но только яизвлекаю что-то из этого воспоминания.Как-то раз добродушный гномстраха примостился у меня на приборной панели, но нас всех предупредили,чтобы мы не обращали внимания на условия погони. Здесь, кажется,с каждым веком становится всё светлее. Как ни верти, ослеплённая фарамижизнь так и застыла на месте.Забавно, ни один не услышал этого рёва.2000 Иван Соколов

В отличие от верблюдопарда

Это не может быть чем-то слишком очевидным, как кортежмашин, не знающих, что они кортеж,или покрасочные работы среди многих, которые взятыкак подряд у компании, владеющей зданием театра.И все же это должно себя осознать иначе станет тягостнымоднажды днем. Они так усердно стараются стать американцами,но в итоге то, откуда вы родом, имеет значение,не кто вы