Лунная соната для бластера - Владимир Серебряков

Постепенно толпа начала организовываться — участники шабаша становились в тройной круг. Костер полыхал все ярче, голоса Владык разносились все громче по залу, ставшему вдруг бесконечно огромным, потому что стены его распахнулись в ночь. К барабану присоединилась скрипка, но музыкантов я нигде не видел. Странно, но заклинания сухим песком сыпались в сито моей памяти, и так же уходили, не задерживаясь — а я ведь всегда хвастался, что мне не нужны мнемочипы!

Внезапно голос Госпожи обрел нечеловеческую ясность, и будто повинуясь ему, тьма надвинулась со всех сторон, щупальца ее выползали из холодного реголита:

Смертных семь грехов,

Тяжких семь оков,

Семь ведет тропинок в ад —

Выбирай свою!

Семь ступеней вверх,

Семь надежд на смерть,

Семь горит твоих огней —

Иди по ней!

Громовой удар барабанов — и тишина. В полном молчании Господин и Госпожа воздели руки вверх, потом Аббасон скрестил предплечья на груди, а его напарница так и осталась стоять широко расставив ноги и подняв руки.

— Солнце в ночи! Небо и земля! — пронесся благоговейный шепот.

Будь это белый шабаш, тут бы церемониальной части и завершиться. Но нет — черная уикка намного серьезнее относится к ритуалу, черпая в нем силы. Постепенно мне начало казаться, что весь шабаш — это единый хорошо отрежиссированный танец, видимый мне сквозь кривое зеркало пситропов. Сознание мутилось, выхватывая отдельные фрагменты торжественно-мрачного действа: преломление хлеба, и крошки, брошенные на закат… благословление урожая… пляска, кружение спирали вокруг неподвижной рогатой тени, видимой на фоне костра, нагой тени смерти, потрясающей, словно оружием, огромным напряженным фаллосом… Потом я, наверное, отвлекся, или вовсе отключился на минуту, потому что не заметил, как накидки оказались отброшены за черту магического круга. Хоровод обнаженных тел в ломких кровавых тенях… и только обтянутый мглой Черный Человек призраком маячил по другую сторону костра, странно покачиваясь в такт музыке. Я определенно ощущал, как мои извилины шевелятся сами по себе, тихонько сворачиваясь в узел — еще немного, и мозги превратятся в кисель, как у Яго Лауры.

Если я не сделаю чего-нибудь прямо здесь и сейчас, я свихнусь. Эта мысль возникла у меня в голове сама собой, да так и осталась. Я до боли сжал кулаки. Не заходить в круг… не заходить в круг… Хоть «Отче наш» читай. Хорошо все же, что граница останавливает их. Действие магического круга, конечно, репрограммное, неверующий вроде меня может проходить через границу свободно, а вот члены ковена воспринимают белую черту как стену. Даже опираются о нее, устав от бешеной пляски, да так натурально, что хочется невольно поверить в ее существование.

Оборотни завершили трансформацию. Кое-кто из танцующих замечал меня, но стена не дает им выйти, и им остается только бессильно скалить на меня зубы.

— Именами Сатандар и Асентакер!

Эхо разнеслось по залу, тяжелой волной прокатилось по мне, растирая мою волю в порошок.

— Именами Сатандар и Асентакер!

Тишина!

— Воззовем, — негромко приказал Господин. — И да поможет Он нам, ибо тяжек наш груз, и нелегок путь. Эко, эко, Азарак!

— Эко, эко, Азарак! — повторил шабаш.

Похоже было, что все предшествовавшее — лишь часть бесовской оргии, посвященная Госпоже. Теперь ведьмы готовились призвать Рогатого, 'Эрне. Того, кого инквизиторы средневековья называли сатаной.

— Эко, эко, Зомелак! Эко, эко, Цернуннос! Эко, эко, Арада! — напевал шабаш, и змея тел пришла в движение, медленно плывя округ костра. Барабан заходился от дрожи. И тело Господина начало меняться. Иные пропорции, иная кожа — темная, волосатая; ноги превратились в копыта. Он стряхнул ненужный уже шлем — кто сможет узнать Дэймона Аббасона в рогатом сатире? Воздух, прогревшийся за время пляски, внезапно пахнул морозом. Я и не знал прежде, что холод тоже имеет запах.

— Я пришел, — спокойно сообщил Аббасон — нет, уже 'Эрне, сам Дьявол! Мне уже довелось удостовериться в необычайной силе уикканских репрограмм, но имперсонация Рогатого поражала своей глубиной. Показалось даже, что движение воздуха донесло до меня запах козла.

И тогда вперед выступил Черный Человек шабаша. Он запел — ломким, до странности лишенным тембра голосом, и подхватили остальные:

Именем невыражен, неназван во плоти,

Старый мой Владыка, о хозяин темноты,

Силою холодною, невиден и несвят,

Силой одержи его с макушки и до пят,

Темный мой Владыка, что древен и могуч,

Попираешь землю ты, главой касаясь туч,

Слово твое — камень, и плоть твоя — как тень,

Гнев твой — словно ночь, и радость твоя — день,

Слушай, о Владыка, приближенного мольбу…

Что только не примерещится — свет факелов будто заколебался, померк…

— Покарай, Владыка, того, кто зло замыслил и учинил слуге твоему 'Эрне-ст'а Сиграму.

— Rentum tormentum! — подхватил хор.

— Покарай его силой своею, именами Цернунн, и Балор, и Бараббас.

— Rentum tormentum!

— Да не будет ему ни света, ни любви — ни мира, ни покоя — ни счастья, ни радости — ни воздуха, ни жизни!

— Rentum tormentum!

Меня пробрала дрожь. Проклятие! Не в смысле «мать твою, падла!», а настоящее, старомодное, добротно наложенное проклятие. А уикканские проклятья имеют забавное свойство сбываться. Можете считать это суеверием, но я пару раз имел случай убедиться в этом — со стороны, конечно. Вот и проверю на собственной шкуре, насколько действенна их так называемая магия.

Господин принял от склонившегося Черного меч — длинный, прямой, с темным клинком и серебряным эфесом.

— Жертву Господину! — приказал Черный вполголоса.

Принесли жертву — человеческое тело, видимо, не куклу, а быстророжденный клон, распяли на алтаре, усыпанном хлебными крошками. Были еще какие-то действия, ритуалы, но я не запомнил их.

— Именем тайн бездны, — тихо говорил Рогатый, и толпа ловила каждое слово, — пламенем общины, силой запада, молчанием ночи и святым обрядом я исполняю ваше желание. Кабие ааазе хит фел мелтат.

Как-то внезапно толпа распалась на пары. Молча и сосредоточенно участники улеглись на покрытый сброшенными ранее плащами и соломой пол и принялись совокупляться. Я написал бы «заниматься любовью», но это выражение тут не подходит — чтобы его употребить, нужна любовь или хоть приязнь. Ведьмы и ведьмаки занимались работой.

— Кабие ааазе хит фел мелтат, — повторял Господин, и каждая из яростно дергающихся пар шептала: — Мы работаем для погибели… Мы работаем для погибели…