Марионетка для вампира - Ольга Горышина

— Если я расскажу вам про эту девушку, вы обещаете оставить все попытки рисовать меня?

Слова барона обожгли мне щеку, так низко он навис над столом, чтобы прикрыть этюдом свое изображение. Я кивнула и хотела было обернуться, но поняла, что наши лица могут оказаться на непозволительно близком друг от друга расстоянии, и передумала.

— Скажите, только честно, вам не нравится мой уровень владения кистью?

Я не ждала ответа как приговора. Я не акварелист и уж точно не портретист. Мне просто хотелось вывести нашу беседу на новый уровень, на котором возможно построить общение — вернее, знакомство. Пусть темная личность барона остается при нем. А мне позвольте хоть одним глазком взглянуть на светлую, творческую, ее сторону.

— Клод Моне говорил: никогда не бойтесь рисовать плохо, — продолжила я, не дождавшись ответа.

И после моих слов барон заговорил:

— Вы заметили, что в доме нет, — Милан замялся. — Не было до вашего появления зеркал… Я не смотрюсь в зеркала. Мне не нравится то, что я в них вижу. Но я не смогу не смотреть на ваши работы, Вера. Такой ответ вас устроит? И вы пообещаете мне…

— Пан барон, — перебила я из страха услышать какое-нибудь еще одно дурацкое требование. — Будьте так добры, сядьте за стол. Я не могу разговаривать, находясь к собеседнику спиной. Это…

Милан перебил, не дав мне возможности выговорить слово "неприлично":

— Вам не придется говорить со мной. Вам потребуются только уши, чтобы меня слушать. Впрочем, мой портрет на столе. Смотрите на него, пока я говорю. Вы же не станете спорить, что он много лучше оригинала?

По шуршанию ткани я поняла, что Милан сел за моим стулом прямо на пол, окончательно лишив меня возможности подняться из-за стола. Наши спины соприкоснулись, и я собрала в кулак всю волю, чтобы не отстраниться. Что он ждет от меня, не ясно, а шарахаться от него, точно от чудовища, в которое ему нравится играть, я не собираюсь. Он же прекрасно знает, что женщины через силу глотают палки, сидя на краешке стула. Спинки созданы для спины, и я не собираюсь менять позы из-за его нежелания показывать мне лицо. Спина к спине, ну что такого? На нем пиджак, на мне свитер, в чем проблема? И все же я сказала:

— Вы можете поставить стул рядом со мной, и мы окажемся не лицом к лицу, а ухом к уху.

Выстрел по двум зайцам — пусть знает, что у Яна не развратная невеста и пусть сам помучается с выбором. Но барон не двинулся с места, если только прижался к спинке стула и к моей спине еще сильнее.

— История у меня короткая, так что не тревожьтесь ни за себя, ни за меня. Эту девушку звали Александрой. Она должна была стать частью нашей семьи, но, увы, судьба распорядилась иначе: ее жених погиб на войне в пятнадцатом году… Ей предложили выйти замуж за второго брата, который поступил умнее и в Галиции сдался в плен русским. Собственно в семье тяжело восприняли весть о начале войны, мы никогда не поддерживали пангерманскую политику… Но речь ведь не о политике, верно? Александра отказалась становиться баронессой, села на корабль и уплыла в Америку. Больше мы о ней ничего не слышали…

Вот что значит, аристократы… Даже о предках, давно мертвых, говорят обобщенно. Мы, бароны Сметаны…

— Эта фотография сделана в первое военное лето в нашем парке. Александра была сиротой и воспитывалась в семье на положении дочери. Она отослала карточку жениху на фронт… На обороте…

Я взяла и действительно перевернула фотокарточку, хотя не сомневалась в словах барона. Просто стало интересно, что там написано.

— Было написано: "Навеки твоя, дорогой Петер". Второй брат после отказа из ревности выскоблил имя мертвого соперника бритвой. Ревность — это очень неприятное дополнение к любви, пани Вера, и я желаю вам никогда не столкнуться с ее проявлениями. Впрочем, у Яна холодная кровь, и я несказанно удивлен, что он выбрал в жены именно вас.

Милан шумно поднялся, и я могла бы подвинуть стул, но не сделала этого.

— Отчего же вас так удивляет его выбор?

Я внутренне напряглась и натянулась, как струна. Одно обидное слово из уст барона, и я лопну. Не знаю, почему, но лопну.

— А оттого что у вас-то кровь горячая! — с уже знакомым мне смешком ответил барон. — Я даже уверен, что вы умеете ревновать. Во всяком случае, вы очень ревностно относитесь к своей работе. Вы даже мой портрет подписали своим именем.

Я опустила глаза к краю листа, торчащего из-под этюда с Александрой. Верно — привычка, сохранившаяся со студенчества, а не замашки на профессионализм, над которыми так красиво посмеялся барон.

— Я думала передать рисунки через вашего слугу, — соврала я. — И если бы вы больше ко мне не пришли до самого моего отъезда, то таким образом хотя бы не забыли мое имя…

И я прикусила язык, поняв, что сморозила глупость.

— У вас очень запоминающееся имя, — продолжал потешаться барон. — Забыть его будет трудно. К тому же, кроме вас, в этом доме никто не рисует…

— А вот тут вы лжете! — закричала я против воли, раздосадованная снисходительно-покровительными нотками, зазвучавшими в голосе барона. — Я видела сегодня вашу куклу!

Все, Рубикон перейден! Если мне суждено стать в глазах Милана чем-то большим, чем просто невестой Яна, то это мой единственный шанс.

Руки барона тотчас вновь оказались на спинке моего стула, а губы около моего уха. И вот тут я проглотила палку. Вернее, черенок от метлы, на которую хотелось вскочить и улететь из особняка к чертовой бабушке! Какой же он невыносимый! Как все талантливые люди, черт его возьми!

— Опять бросаетесь обвинениями, несносная вы женщина! — Милан на этот раз не вложил в голос ни одной эмоции. — В той книге, что вы так невнимательно читали, сказано: женщина ни при каких обстоятельствах не должна перебивать мужчину, чтобы остаться с ним в хороших отношениях. И сейчас я закончу свою фразу, хотите вы того или нет: в этом доме никто не рисует меня. Кроме вас. Теперь, надеюсь, вы поняли меня верно, пани Вера?

Я кивнула. Милан ухватился за край листа и, вытянув его на свет, разорвал на две части прямо перед моим носом. Я непроизвольно сглотнула слюну с привкусом сливового варенья. Барон обошел стол и бросил обе половинки своего портрета в огонь и остался стоять ко мне вполоборота, облокотившись на каминную полку. В полутьме шрамы сделались почти незаметными. С такого ракурса он вообще был чертовски хорош. Сколько же ему лет? Явной седины нет и подтянут лучше многих тридцатилетних. Зато дури, как в подростке!

— Прекратите уже, черт возьми, разглядывать меня!

Я зажмурилась от его крика, точно от яркого света, а когда открыла глаза, барон был уже подле зеркала, тайком взглянув в него на себя или же на меня. Я вскочила на деревянные ноги.

— Прошу вас, пан барон! — я готова была расплакаться от досады. — Не уходите! Поверьте, я не рассматривала вас… Зачем… Я вас прекрасно рассмотрела днем. Вернее, вашу куклу!