Шепот гремучей лощины - Татьяна Корсакова

Они снова ничего не ответили, и их молчание, кажется, его полностью удовлетворило.

– За мной след в след, – скомандовал он и шагнул в темноту.

Митяю было холодно. Так и не просохшая одежда липла к телу, вымораживала остатки тепла. Как же хотелось обратно к костру! Посидеть у огня хоть пятнадцать минут! Но, разумеется, ни о страданиях своих, ни о желаниях Митяй никому бы не рассказал. Как-нибудь образуется все. Им бы добраться до партизанского отряд, доставить батю живым. Насколько еще хватить его фарта? Не израсходовал ли он уже все до последней капельки? Митяй бы своим собственным поделился с радостью, да только и от его фарта почти ничего не осталось.

Шли молча. Зверобой прислушивался и приглядывался, вертел головой. Иногда, бывало, тянулся за ружьем, но останавливался, успокаивался. А Горыныч держался где-то поблизости. Красных огней Митяй в ночи не замечал, но в том, что темный зверь рядом, не сомневался.

Вот так, в раздумьях и страхах, он и не заметил, как земля под ногами превратилась в настоящую твердь, перестала чавкать и хлюпать, как чахлые болотные деревца уступили место высоким соснам и разлапистым елям. Кончилась топь!

– Скоро уже? – спросил Сева, и Митяй мысленно одобрил его вопрос.

– Скоро, – сказал Зверобой. – Оказавшись на твердой почве, он ускорил шаг, но по-прежнему держался настороже. – Четверть часа – и будем на месте. Вот уже и дымком потянуло.

Митяй принюхался, но запаха костра не почуял. Наверное, это из-за холода, который становился все злее, все невыносимее.

Зверобой не соврал, спустя десять минут потянуло костерком. К дыму примешивался сладкий дух печеной картошки. Или это просто с голодухи почудилось?

– Дальше сами, – Зверобой остановился на краю лесной поляны, на которой, Митяй теперь знал это наверняка, расположился партизанский отряд. – У меня своя дорога, у вас своя. Живой хоть Гриня? – спросил вроде и равнодушно, а вроде и участливо.

– Живой! – ответили они с Соней в один голос. Сева промолчал. После известия о Танькиной гибели он все больше отмалчивался да хмурился.

– Ну, раз живой, так и хорошо. – Зверобой отступил в темноту, и уже оттуда послышался его простуженный голос: – Если выживет, так передайте, что Вася Зверобой свой должок ему вернул сполна. Квиты мы с Гриней.

Отвечать они не стали, да и некому было отвечать: Зверобой исчез, растворился в темноте. Хоть бы Горыныч его отпустил, мелькнула в голове тревожная мысль. Мелькнула и тут же исчезла в круговерти других куда более важных мыслей. Они дошли до партизанского отряда! И теперь его батю точно спасут!

На самых подступах к лагерю их остановил часовой – дед с двустволкой. Деда Митяй узнал, а дед узнал Митяя. Разговор у них получился короткий и деловитый – на ходу. Из разговора этого стало ясно, что из Видово до отряда добрались человек двадцать. Ну как добрались… подобрали их партизаны во время последней вылазки. Кое-кто решил двигаться в город к родственникам, но были и такие, кому деваться было некуда, у кого ни дома не осталось, ни родных. Те укрылись здесь, за болотом.

– Нам нужен врач, – сказал Митяй, когда они вышли наконец к костру. – Есть у вас тут врач?

– Раньше не было, а вот после набега фрицев появился. – Дед бросил быстрый взгляд на батю, покачал головой. – Зосимович. Ты же знаешь его, малец, он тоже из Видово. Подобрали его в лощине босого, чуть ли не в исподнем, но с медицинским чемоданчиком. Вот так человек за дело свое радеет, портки надеть не успел, а инструменты с собой прихватил.

Зосимович был старый и вредный, Зосимовича Митяй недолюбливал. Случались у них пренеприятные встречи. Однажды Митяй руку сломал, а Зосимович ее складывал и гипсовал. Дрогой раз повстречались из-за рассеченной камнем брови. Бровь пришлось зашивать, а дальше еще и выслушивать нотации сначала от врача, потом от бабы Оли, а потом и от мамки. Но Зосимович был врачом и только за одно это Митяй был готов простить ему все свои детские страдания.

Батю внесли в избу. Не то чтобы очень большую, не больше охотничьего домика, но зато жарко натопленную и чистую. От тепла Митяй сразу «поплыл», захотелось прижаться к горячему печному боку и закрыть глаза. Но не время! Сначала нужно решить с доктором.

Зосимович пришел через пару минут. На нем была не по размеру большая телогрейка и подпоясанные веревкой ватные штаны. Наверное, поэтому Митяй его сразу не признал. Привык, что Зосимович из интеллигентов, вечно при шляпе, трости и галстуке. А тут такой. Правда, видать, что убегал от фрицев без портков.

– Показывайте! – велел он, не здороваясь, а потом крикнул кому-то, кто остался снаружи: – Света мало! Принесите еще лампу!

Батю они с Севой к тому времени положили на сколоченный из сосновых досок стол. Стол бы узкий и длинный, батя как раз поместился на нем в полный рост. В тусклом свете керосинки он был похож на покойника, и Митяй едва сдержался, чтобы не прижаться ухом к его груди.

– Живой, – Соня кивнула успокаивающе. Вот только не было в ее взгляде особой надежды. Она возилась с повязками, готовила к приходу врача.

– Ну-ка, барышня, дайте подступиться к пациенту. – Голос Зосимовича звучал ворчливо, но бодро. – Дайте, дайте…

Бодрые нотки исчезли, стоило доктору увидеть раны. Между седых бровей пролегла глубокая морщина.

– Он живой, – сказал Митяй, протискиваясь к столу.

Зосимович ничего не ответил, он пытался нащупать пульс.

– Он живой, – повторил Митяй, – это просто чудится, что мертвый.

– Мне не чудится. – Зосимович обернулся на него через плечо и, кажется, только сейчас узнал. – Митя? – Голос его смягчился. – Нашелся…

– Батю моего спасите, – попросил Митяй шепотом. Хотелось кричать криком, но он боялся, что крик сорвется в плач. Нельзя ему плакать. Он еще там, в упырином подземелье, решил, что ни плакать никогда не будет, ни бояться ничего не станет.

– Что смогу, – проворчал Зосимович, а потом гаркнул: – Лидия Сергеевна, ну что вы там возитесь, голубушка?

– Я здесь, – послышался за их спинами тихий голос. – Я все принесла, что велели.

На пороге стояла невысокая не то девушка, не то женщина – в скупом свете керосинки было не разобрать. В руках она держала большой алюминиевый таз, накрытый льняным полотенцем. За ней маячил тот самый дед-часовой, высоко над головой он держал еще одну лампу.

– Идите сюда, Лидия Сергеевна. – Зосимович посторонился. – Видите, какой тут случай…

– Вижу. – Она подошла к столу, склонилась над батей. Лицо ее было худым и болезненно бледным, русые волосы завязаны в такой тугой пучок, что глаза казались чуть раскосыми. Не старуха, но и не молоденькая девушка, не такая, как Соня. Лет тридцати, навскидку. Да и что ему за дело до ее возраста?! Его сейчас волнует лишь одно. И если эта тетка спросит, жив ли его батя, он заорет…