Осень призраков - Юрий Некрасов

– Вынюхиваю? – прищурился Гарольд.

– Точно.

– Что думаешь делать?

Парнишка оглянулся на рабочих, те смотрели с интересом, но не встревали, пожал плечами.

– Пока ничего, – его ладонь приглашающе раскрылась. Холдсток нащупал монету пофасонистей и предъявил мальчишке.

– Дружим?

Парнишка облизнулся.

– Если нужны контрабандисты, загляни вечерком в «Соленый угол». Чужаков там не любят, но правильный звон уважают.

– Только глухие и дураки его не ценят.

– В заливе живет левиафан.

Гарольд скривился. Такая сплетня и соломы не стоит.

– У Джока-Половинки собака чует шторм… – Холдсток опять поморщился, и мальчишка заторопился, лихорадочно перебирая чушь, слухи и домыслы, в надежде нащупать блесну на этого богатея. – Здесь по берегу есть катакомбы, говорят, там видели дрянных людей, а еще там прятали рабов.

– Так, – Гарольд крутнул монету в пальцах. Чахоточная зацепка, вот-вот сдохнет. Но выкидывать такую рыбу не стоило. – Как думаешь, – наклонился он к парнишке, тот, широко раскрыв глаза, придвинулся поближе. – Пропавших детей могли туда утащить?

Мальчишка отшатнулся, в лицо ему будто кипятка плеснули.

– Ты точно из этих! – процедил он. – Держись-ка от меня подальше! – и быстрым шагом, едва не срываясь на бег, отскочил к мужчинам, которые уже не скрывали враждебности к Холдстоку.

– Эй! – крикнул один из них, коренастый и крепкий, что твой корень столетнего дуба. – Поди-ка сюда. С нами поболтай.

Гарольд хрустнул пальцами, зевнул… и согласился.

На лицах мужчин читалось невольное уважение. Вроде сопля, а не сбежал. Чем еще удивит? Но больше удивления в глазах кипела жажда. Они хотели его унизить.

– Давай так, – опередил Холдсток заводилу. – Я кладу тебя с одного удара, а вы все засовываете языки в задницу, шерудите там, пока не отпадет желание орать и скалиться. Потом говорим как джентльмены. Если это слово вам не знакомо, то перевожу – как добрые приятели.

– Годится! – расплылся крепыш в широченной ухмылке, прыгнул вперед и вынес Гарольда навзничь. Тот видел, как к его скуле летит кулак, и даже попытался увернуться, хоть на дюйм увести от лица удар, но сноровка подвела. Фрегат дал течь, развалился и пошел ко дну.

Гарольд не спешил подняться. Гордыня рвала на куски, а потому следовало свернуть ей голову. Тяжелая тень накрыла Холдстока. Он мог не поднимать глаз, чтобы узнать ее коренастый силуэт. Крепыш колебался, добавить выскочке или протянуть руку.

– Клоп! – раздалось из толпы. Голос отрезвил бойца. Все-таки руку. Гарольд с благодарностью принял мозолистую ладонь и еще раз подивился ее крепости. «Ты не вывозишь!» – правда горчила и вскрывала до дна, но от ее вкуса зависела жизнь Гарольда, и он давился, глотая большие куски. Привыкал.

– Вам бы холодное приложить, сэр, – пожилой мужчина с бледной, нездорового вида кожей опирался на плечо юного собеседника Гарольда. – А то будете сиять почище рождественского древа.

– Пустое, – отмахнулся Холдсток, с легкостью переходя от оскорблений к вежливости. – Глоточка не найдется?

– Для стоящего бойца отчего не поискать? – Глаза старика, удивительно неприятные, крохотные, стискивали переносицу так плотно, что казались единым оком, по недоразумению разлученным в детстве.

– Кит Джонсон, – представился Гарольд.

– Захария Тейт, – кивнул старик и скрепил знакомство рукопожатием. – Тот парень, что снес вас наземь – Джефф Липски, но мы зовем его Клопом. Ловко кусает, верно?

– Лучший удар из тех, что я пропускал за последние лет семь, – признал Холдсток, потирая скулу. «Купи их своей слабостью».

– Мало же вас били, мастер Джонсон, – старик почитал за благо говорить что думает. Скверный дар, особенно в умелых устах. – Парнишка – Тед Хофф. Сирота. Наша первейшая заноза и быстрый башмак. Чего стоишь, Тед? Разве не слыхал, я пообещал угостись сэра Джонсона выпивкой? А ну, марш ко мне, и сию же минуту обратно! Да не разбей бутылку. Живо-живо.

Стоило парнишке исчезнуть, обстановка мгновенно накалилась. Рабочие обступили Гарольда тесным полукругом, Клоп нахмурился, морщинки вокруг глаз Захарии перестали напоминать о добром дедушке.

– Не знаю, сэр, что вы там наплели мальчишке, но здесь работают простые честные люди. Нам проблем не надо. Катитесь со своими вопросами в «Соленый угол», или если уж так припекло, ищите прощелыгу Райта. В последнее время он совсем сбесился. Но если спутаетесь с ним, верное вам слово – не ждите ни пощады, ни совести. Встретимся на узкой дорожке, одной разбитой мордой не отделаетесь. Мы услышали друг друга?

– Вполне, – Холдсток знал этот тон. Рисковать с дальнейшими расспросами тут не стоило.

Застучали подошвы Теда. Он примчал, запыхавшийся и важный. Появление мальчишки полностью разрядило грозу. Рабочие заворчали, стукаясь мятыми жестяными кружками. Старик плеснул каждому по глотку, а сам приложился к бутыли. Холдсток осторожно пригубил. Дрянной виски ожег щеку изнутри, где удар ссадил ее о зубы.

– Благодарю, – кашлянул Гарольд и собрался отчалить, но Тед дернул его за подол.

– Что, малыш? – Холдсток притворился добряком. Тед стоял с протянутой рукой. Смотрел. Рабочие пялились тоже. Сцена напоминала вызов на дуэль. Клоп пожирал Холдстока глазами. Захария тихонько посмеивался. «Ах ты, свиненок!» – восхитился Гарольд и немыслимым усилием воли удержался от затрещины. – Вот увижу левиафана и отдам.

– Парни, а вы чего расслабились? – Захария потерял к нему всяческий интерес, но Гарольд заметил движение его кошмарных глаз, обращенное только ему – пошел отсюда! И не стал задерживаться.

Порт дал ему две наводки: «Соленый угол» и человека по имени Райт. Обе казались хвостом дохлой рыбины и пахли соответствующе.

– Станция или кладбище? – прикидывал Холдсток, мимо шаркала старуха и решила его дилемму:

– Кладбище вон там, наверху, берите коляску, нешто тащиться в такую даль пешком? А до станции и так дотопаете, вооооооон той дорогой, все время вдоль нее, никуда не сворачивая.

Здание вокзала запирал огромный, разбойного вида подвесной замок.

– Поезда жди только послезавтра, – заскрипел пропитой голос из-под крыши террасы, что заменяла перрон. Гарольд отправился на этот звук, предвкушая встречу с очередным недоразумением в человеческом теле. В дряхлом, как грех, кресле-качалке, укутанный по уши цветастым пледом, сидел индеец и смолил невероятно длинную трубку.

– Чего вылупился, будто в штаны наделал и всему кварталу растрепал?