Седьмой сын - Орсон Скотт Кард

Воскресное утро, решил Элвин, специально придумано, чтобы показать всем грешникам, каков будет их первый день в аду.

Наверное, сегодня о рассказах и речи быть не может: мама слова Сказителю не даст вымолвить, если только тот не заговорит о Библии. А поскольку Сказитель вроде бы не знал библейских историй, Элвин-младший окончательно уверился, что сегодняшний день для жизни потерян.

Снизу раздался громкий голос мамы:

– Элвин-младший, я устала от того, что каждое воскресенье ты одеваешься три часа кряду. Отправлю в церковь голышом – тогда попляшешь!

– Вовсе я не голый! – крикнул в ответ Элвин. То, что на нем была надета ночная рубашка, ничуть не умаляло его вины, а наоборот, усугубляло. Он стянул фланелевую рубашку, повесил ее на колышек и принялся как можно быстрее облачаться в воскресный костюм.

Смешно. В любой другой день стоило ему руку протянуть, как рубашка или штаны, носки или башмаки, что бы он ни пожелал, мигом оказывались у него в пальцах. Всегда находились под рукой. Но в воскресное утро одежда словно убегала и пряталась от него. Он шел за рубашкой – возвращался со штанами. Тянулся за носком – доставал башмак. И так раз за разом. Похоже, Элвин и воскресный костюм испытывали друг к другу взаимную неприязнь: одежда не хотела надеваться на него, а он вовсе не жаждал облачаться в эту гадость.

Поэтому, когда стукнула о стену распахнувшаяся дверь, отворенная разъяренной мамой, Элвин был ничуть не виноват в том, что даже штаны еще не успел надеть.

– Ты пропустил завтрак! И до сих пор шляешься полуголым! Если ты считаешь, что все будут ждать тебя одного и в конце концов опоздают в церковь, то ты…

– Жестоко заблуждаешься, – закончил за нее Элвин.

Не его вина, что каждое воскресенье она говорила одно и то же. Но она разозлилась на него так, будто он должен был изумиться и испугаться фразы, которую она повторяла, наверное, в сотый раз. Все, головомойка ему обеспечена, может быть, она папу позовет, а это еще хуже. Но на помощь к нему пришел Сказитель.

– Достопочтенная Вера, – сказал он. – Я с радостью приведу его в церковь. Вы можете никуда не торопиться.

В ту секунду, когда Сказитель заговорил, мама быстренько повернулась к нему, попытавшись скрыть кипящую ярость. Элвин сразу наслал на нее заклятие спокойствия – правой рукой, которую она не видела. Если б она заметила, что он насылает на нее чары, то переломала бы ему руки-ноги. Этой маминой угрозе Элвин-младший искренне верил. Конечно, заклятие лучше сработало бы, если б он коснулся ее, но… Впрочем, она так старалась прикинуться спокойной, что все и без того прошло гладко.

– Мне не хотелось бы доставлять тебе беспокойство, – сказала мама.

– Никакого беспокойства, тетушка Вера, – запротестовал Сказитель. – Эта услуга ничтожно мала по сравнению с добротой, которую вы проявляете ко мне.

– Ничтожно мала! – Голос мамы понизился до нормального уровня. – Напротив, мой муж говорит, что ты работаешь за двоих. А когда ты рассказываешь свои истории детишкам, в доме воцаряется такой мир и покой, каких не было тут со времен… со времен… да, в общем, никогда. – Она повернулась к Элвину и вновь напустилась на него, впрочем, гнев ее был скорее притворным. – Будешь слушаться Сказителя? Обещаешь поспешить в церковь?

– Да, мама, – ответил Элвин. – Постараюсь управиться как можно быстрее.

– Значит, договорились. Благодарю тебя от всего сердца, Сказитель. Если тебе удастся заставить этого мальчишку слушаться, ты достигнешь большего, чем кто-либо. Научившись спорить, он стал сущим наказанием.

– Мелкое отродье, – обозвалась стоящая в коридоре Мэри.

– А ты заткни рот, Мэри, – немедленно приказала мама, – иначе я натяну твою нижнюю губу тебе на нос и так оставлю.

Элвин с облегчением вздохнул. Когда мама начинала сыпать неправдоподобными угрозами, это означало, что она больше не сердится. Мэри задрала нос к небу и гордо прошествовала вниз по лестнице. Однако Элвин этого не заметил. Он улыбнулся Сказителю, а Сказитель улыбнулся в ответ.

– Что, парень, никак не можешь надеть свой воскресный костюм? – спросил Сказитель.

– Да я лучше мешок на голову нацеплю и пройду через стаю голодных медведей, – сказал Элвин-младший.

– Ну, я немало людей знаю, которые всю жизнь ходили в церковь и остались живы-здоровы. Зато ни разу не видел человека, который умудрился бы уцелеть в схватке с выводком взбесившихся медведей.

– Можешь посмотреть. Я уцелею.

Вскоре Элвин оделся. Кроме того, ему удалось уговорить Сказителя немного срезать путь и пройти через лес за домом, чем обходить холм по кружной дороге. Погода стояла не такая уж холодная, дождей несколько дней не было, впрочем, как и снега, а значит, не было и грязи – стало быть, мама не узнает. Так что за это Элвина не накажут.

– Я заметил, – заговорил Сказитель, когда они начали подниматься по усеянному опавшей листвой склону, – что твой отец не пошел вместе с мамой, Кэлли и девочками.

– Он не ходит в церковь, – кивнул Элвин. – Говорит, что преподобный Троуэр – осел. Не при маме, разумеется.

– Естественно, – усмехнулся Сказитель.

Они стояли на вершине холма, оглядывая распростершийся у ног широкий луг. Возвышенность, на которой был возведен собор, закрывала собой город Церкви Вигора. Утренний иней еще не успел оттаять с побуревшей осенней травы, поэтому церковь выглядела ярчайшим белым пятном посреди мира белизны, и отражающиеся от ее чистых стен солнечные лучи превращали здание в новое светило. Элвин разглядел подъезжающие к ней телеги и лошадей, привязанных к столбикам на лугу. Если бы они поспешили, то успели бы занять места, до того как преподобный Троуэр начнет первый псалом.

Но Сказитель не торопился уходить с холма. Он присел на пенек и стал читать вслух какое-то стихотворение. Элвин внимательно вслушивался в строчки, потому что в глубине каждый стих Троуэра таил едкую горечь.

Я однажды пошел в Сад Любви,

Я глядел и не верил глазам:

На лугу, где играл столько раз,

Посредине поставили Храм.

Были двери его на замке –

Прочитал я над ними: «Не смей!»

И тогда заглянул в Сад Любви

Посмотреть на цветы юных дней.

Но увидел могилы кругом

И надгробия вместо цветов –

И священники пеньем моим наслажденьям

Из вервий терновых крепили оковы.[31]

Сказитель и в самом деле обладал даром, и каким! Казалось, весь мир изменился на глазах у Элвина. Луга и деревья выражали пронзительный крик весны, ярко-желто-зеленый, усеянный десятками тысяч красочных бутонов, а белизна церкви посредине этого великолепия уже не мерцала солнечным светом, превратившись в пыльную, усыпанную мелом кучу старых костей.