Тайна - Эрнесто Киньонес

что он совершил ужасное деяние и что страдать должен он один. Саль сжился со страданием. Он бессчетное число раз проигрывал в уме события той ночи, и каждый раз он оказывался убийцей.

– Единственное мое желание – это начать все сначала.

На этот раз Саль не закончил фразы. Он ссутулился, старые нескладные руки упали вдоль тела. Вся его длинная хрупкая фигура безжизненно повисла, как висел у него в квартире костюм Вехиганте. Я хотел обнять этого Вехиганте, но не смог дотянуться до его плеча. Слишком он был высокий. И я просто похлопал плачущего старика по спине.

– Все нормально, Саль. – Я похлопал старика по спине, словно давал ребенку срыгнуть. – Нормально. Все нормально.

Песнь тринадцатая

Я зашел в наш многоквартирник и, когда двери лифта разъехались передо мной, увидел Марио. Марио схватил меня за шею и втащил в кабину. Ткнул кулаком мне в лицо, ткнул пальцем кнопку последнего этажа и выволок меня на крышу. Ночное небо было прекрасным. На веревках неподалеку от дома сохло свежевыстиранное белье. Белые простыни полоскались на ветру, и панорама Нью-Йорка сияла во всей своей славе.

– Если я правильно помню, вы с тем калекой раньше ходили только в «скечерах», а теперь носите «найки», – начал Марио, предварительно швырнув меня на гудрон.

– Марио, может, поговорим? Все можно разрулить. – Я надеялся, что он не настолько псих, чтобы скинуть меня с крыши, как проделывали с пуэрториканцами копы в прежние времена. А может, и в наше время так делают.

Марио отвесил мне оплеуху.

Я разозлился.

– Давай поговорим! – Я вспомнил слова Таины, я старался взглянуть на Марио иначе. Может, он просто выделывался перед своими дружками, а на самом деле не такая уж сволочь. Я тоже не без греха. Я врал друзьям и делал не совсем похвальные вещи, чтобы выглядеть в их глазах крутым.

– Слушай, Марио, я вот что…

Марио пнул меня в живот.

Я снова оказался на асфальте.

– Я взял у твоего приятеля руку, но он уже получил свою граблю назад. Так что говори, чем вы промышляете.

Я смотрел на Марио снизу вверх и в жизни не сумел бы разглядеть в нем парня, который приносил Таине канноли. Доброго, по мнению Таины, парня сейчас на крыше не было. Марио сгреб меня за рубашку и без видимых усилий поставил на ноги.

– Ты всегда при деньгах. Говори, чем промышляешь. – Он малость отпустил меня, чтобы я мог ему ответить, и заорал: – Где деньги берешь?

Я стоял на крыше дома, под небесами, близко к Богу. Похоже, Бог не спешил мне на помощь.

– Говори, чем промышляешь, и не заливай мне про тайны мадридского двора!

– Марио, ну почему ты такой? – в тоске сказал я. – Таина говорила, ты приносил ей пирожные…

Оплеуха свалила меня с ног.

– Чего?

– Говорила, что ты хорошо к ней относился.

– Врет она, стерва! – заорал он. – Чтобы я ей канноли приносил!

– Вот видишь! Я же не говорил, что это были канноли. Откуда ты зна…

Новая оплеуха, и я снова валяюсь.

Я быстро вскочил и развернулся головой к нему: может, у меня получится сбить его с ног, но он просто отшвырнул меня, как перышко. Я приземлился на спину. Надо мной сияла полная луна. Еще на небе было темное облако, похожее на птицу.

– Пошла она. Сиськи большие, а больше и нет ничего.

Жаль, что Таины здесь нет, подумал я. Посмотрела бы, какой он сейчас. Но я все-таки решил не драться, а попробовать столковаться с Марио.

– Ладно, – сказал я. – Тогда работай с нами. Я возьму тебя в долю, окей?

– Чего? Какое еще «работать»? Работать будешь ты. А я просто поставлю тебя на счетчик.

Марио отвесил мне пощечину, ожидая, что я дам сдачи.

Я не шевелился.

Марио ждал. Злился он больше меня, потому что я молчал.

– Включаю счетчик. Сотня в месяц.

Я не сдержался и обругал его. Ну и зря. Марио пнул меня в живот. Пока я корчился от боли, Марио обчистил мне карманы. Пересчитав деньги, он возрадовался и объявил:

– Инфляция. Две сотни в месяц.

Я молчал. Было больно.

– Это в счет твоего долга. – Он помахал передо мной моими же деньгами, которые теперь стали его деньгами. – Первый платеж – через месяц. Или я отберу руку не у П. К., а у тебя.

Угрозы сыпались из Марио, как из худшего представителя Плезант-авеню, когда она еще была не Плезант-авеню, а Маленькой Италией и последние гангстеры разводили на деньги тех, кто не решался пойти в полицию. Людей вроде меня, которые разводили на деньги кого-нибудь еще. Нас с Марио поразил один и тот же вирус, ходивший в нашем районе, – вирус жестокости, но из-за боли я никак не мог осознать этот факт.

Наконец Марио отцепился от меня и ушел.

Я с облегчением смотрел, как он удаляется. Желудок болел, будто я наелся камней. Я сидел на гудронной крыше, на четырнадцать этажей выше земли, и жалел, что не могу перепрыгнуть на крышу соседней высотки. Приземлиться бы возле веревок с бельем, завернуться в чистую белую простыню. Меня трясло от унижения; я созерцал панораму Нью-Йорка, и мне казалось, что город душит сам себя до смерти. Слишком много здесь построили дешевых уродливых небоскребов, линия горизонта являла собой беспорядочное нагромождение прямоугольников. Красавцы вроде Крайслер-билдинг[123], чтобы блистать, нуждаются в собственном пространстве, собственной сцене. А их зажали, задушили, расплющили другими небоскребами. Никакие гаргульи больше не нужны. Самая прекрасная панорама мира затерялась среди пучка сплющенных многоэтажных лачуг из дерьма и палок.

Четвертая книга Хулио. Пета понсе

Есть духи, несвятые духи, которые, однако, способны творить чудеса более великие, чем чудеса святых, чьи изображения выстроились на алтаре, ибо эти несвятые духи бродят по миру, они не исчезли, они живут среди нас, они дают нам советы.

Хосе Доносо. Непристойная ночная птица

Песнь первая

Пета Понсе родилась чужой собственному телу. С головой, слишком большой для коренастого торса, и руками разной длины, словно горб вобрал в себя часть ее правой руки. Эта женщина, черная, как вар, в детстве не знала ничего, кроме печали. Родители боялись, что их будущие дети окажутся такими же, и потому ненавидели ее, своего первенца. В Кабо-Рохо – деревне, название которой дали копи красной соли, – Пете Понсе нашлась работа. Она вытирала пыль, подметала, кроила, гладила, готовила еду, вымешивала тесто, подавала на стол, и не раз ей приходилось глотать обиду.

Однажды в Кабо-Рохо прибыли врачи, как прибывали они и в другие деревни: с черными чемоданчиками, в выданных правительством фургонах. Правительство нанимало этих врачей и отправляло по деревням не для того, чтобы просвещать или лечить, но для того, чтобы высмотреть в деревнях женщин, которые были в их глазах физически негодными, слабоумными или «распущенными». Когда они заметили Пету Понсе, рассказывал мне Сальвадор, они увидели не юную девушку, а существо, которое их усилиями должно было стать последним представителем своего вида. Врачи заверили родителей Петы