Химмельстранд. Место первое - Йон Айвиде Линдквист

– Надеюсь, поможет, – только и сказал фермер и опять опустился на корточки.

– Спасибо огромное, – сказал Петер и полез в задний карман брюк за бумажником, но Леннарт скорчил гримасу и предостерегающе поднял руку.

– Не смеши, – сказал он. – Ты за кого нас принимаешь? И, кстати, что нам делать с твоими деньгами? Здесь-то?

Петер убрал руку. Тем более что сообразил: у него и бумажника с собой нет – лежит в кемпере. Посидел немного, глядя, как фермеры аккуратно сыплют семена укропа в самую маленькую из трех ямок.

Слаженные и синхронные движения… Когда они закончили, Петер не удержался:

– Извините, я тоже не хочу лезть в вашу жизнь, но… как это получилось, что вы отдыхаете таким образом?

Леннарт и Улоф переглянулись непонимающе, и Петер почувствовал, что мысль надо развить.

– Я имею в виду… довольно необычно.

Зря спросил. Испортил хорошую, трогательную минуту. Он же прекрасно знает, насколько щекотливым может быть подобный вопрос.

Но нет. К его облегчению, ответ Леннарта прост, но от того еще более необычен.

– Ну… так вышло, что наши жены, Ингела и Агнета, поехали вместе отдыхать. На Канарские острова. А потом вернулись и через неделю усвистали. Обе усвистали.

– Усвистали? – Петер впервые слышал такое выражение.

– Ну да. Должно быть, договорились там, на пляже. И решили, что так им лучше. И усвистали. Не вместе, а кто куда.

– Семь лет назад, – вставил Улоф.

– Но… как же это можно – просто так взять и усвистатъ? Так ведь не делают…

– Не. Не делают. А они сделали.

– И мы остались одни, – продолжил Улоф, – и потихоньку поняли… как бы получше сказать? Поняли, что незачем мучиться в одиночестве, раз мы такие старые друзья.

Леннарту было нечего добавить: он кивал чуть не на каждое слово. И Петер тоже покивал. Он хотел бы задать еще пару вопросов, но не знал, как их сформулировать, чтобы не показалось, что на этот-то раз он точно лезет в чужую жизнь. Они сидели и молчали, пока тишину не нарушил грохот.

Петер обернулся. Стефан свалился со стула на крышу кемпера.

* * *

Жестяная банка с хлебом… печальное зрелище. Три вялых, будто ватных ломтя белого нарезного хлеба того сорта, что можно есть, лишь подсушив в ростере. Может быть, сделать гренки, или, как их называют, французские тосты? Тут Карина вспомнила, что и спирта для походного примуса осталось очень мало. Надо экономить. По крайней мере, пока им не вернут газовый шланг. И вспомнила шведское название французских тостов – «нищие рыцари». Почему рыцари и почему нищие?

Намазала хлеб маслом и начала строгать сыр, то и дело поглядывая на Эмиля. Мальчик успокоился и занялся лего.

Нужна осторожность. История с шлангом… по-видимому, очень чувствительна для мальчонки, и она мучительно пыталась понять – почему? Почему он так реагирует?

Она поставила тарелку с бутербродами перед Эмилем с таким грохотом, что вздрогнула и не сразу сообразила: грохнула не тарелка, а что-то упало на крыше кемпера – очевидно, Стефан спрыгнул со стула.

– А что делает папа?

– Пытается оживить телефон.

– Чтобы можно было звонить? – спросил Эмиль с набитым ртом.

– Именно так.

– В полицию?

Что на это ответить? В самом деле – куда? Куда имеет смысл позвонить? Тому, кто нарисовал кресты на кемперах? Но этот крестоносец, кажется, не оставил номер…

– В пожарную команду, – предложил Эмиль, увидел, что мама улыбнулась, добавил: – Или в парикмахерскую.

Карина прекрасно понимала: отчаянные попытки Стефана наладить связь продиктованы одной целью – позвонить родителям. Ей-то звонить некому. Вообще некому. Родители умерли, а с бывшими друзьями она порвала. И рвать-то особенно было не с кем – многие поумирали, а остальные сидели по тюрьмам. Все ее близкие здесь.

Эмиль мужественно прожевал сухой бутерброд и с гримасой отвращения сделал пару глотков тепловатого молока. Но ничего не сказал. Остался один ломоть хлеба и полпакета хрустящих хлебцев.

Надо срочно отсюда выбираться.

Немыслимое, нелепое положение. Как они здесь оказались? Выдернуты из нормальной жизни, даже не выдернуты, а вычеркнуты – как еще объяснить эти кресты…

Она взяла несколько кубиков лего, слегка подбросила на ладони. Что же это за гигантская рука, которая подняла их кемперы, как эти кубики, подмяла, помедлила и швырнула на это непостижимое, не описанное ни в каких географических справочниках, бесконечное поле?

Ее зазнобило – настолько грозной и мистической представилась ей эта картина – рука, сгребающая в горсть человеческие жизни.

Нет, это настолько противоречит всем тысячелетиями законсервированным в мозгу смыслам и представлениям, что она наверняка ошибается. Что-то произошло с углом зрения. Если привыкшего к двухмерному миру муравья посадить на шар, он никогда не сообразит, что если двигаться вперед и только вперед, он может вернуться на исходный пункт. Муравей не в состоянии представить шар, поскольку шар для него – понятие неизвестное. Что-то в этом роде произошло и с ними… Как можно направить ход мыслей в не только непривычное, но и вообще незнакомое русло?

– Что ты, мама?

Эмиль смотрит вопрошающе – должно быть, его напугал вид погрузившейся в размышления матери. Оказывается, она сильно сжала кубик лего – так сильно, что он врезался в кожу и оставил красные следы на ладони.

– Ничего, малыш. Просто думаю.

– Давай построим что-нибудь?

На крыше тихо – должно быть, Стефан по-прежнему пытается найти мобильную сеть. Конечно, надо подождать, пока он спустится, – как можно уехать и оставить Эмиля одного?

– Что будем строить?

– Крепость. Неприступную крепость. – Эмиль уверенно положил на стол базовую плату и приступил к квадратной раме. – Надо сделать толстые стены, чтобы выдержали осаду.

Карина включилась в игру. Она оставила просвет в одной из сторон рамы, но Эмиль немедленно защелкнул еще пару кубиков и закрыл промежуток.

– А дверь? – удивилась Карина.

Мальчик покачал головой.

– Двери не будет.

Он поставил посреди готового фундамента три фигурки рыцарей и начал наращивать стены.

– А эти как сюда попали? – Карина показала на рыцарей в латах. – Если нет двери?

Эмиль с упреком посмотрел на мать – как можно быть такой несообразительной?

– Дверь была. Но они ее замуровали.

– О’кей… а зачем?

– Я же сказал, – Эмиль вздохнул и объяснил учительским тоном: – На случай атаки. Чтобы враги не проникли в крепость. – Он посмотрел на мать, чтобы удостовериться, понимает ли она его замысел, и на всякий случай добавил: – Дверь – слабый пункт.