Хулиган напрокат - Алёна Черничная

«А целовать придешь?» — с трудом сдерживаю себя, чтоб не ляпнуть это вслух.

— Градусник дай сюда, шантажист, — проговариваю строго, услышав пиканье.

Из-под одеяла появляется рука Макса и градусник. С нарастающей в груди тревогой забираю электронное устройство и готовлюсь увидеть кошмар на его крошечном табло. Но оно светится цифрами 37.

— Мерь еще раз. Что-то он тормозит… — хмурюсь и возвращаю градусник под одеяло.

Максим послушно перемеряет, но на устройство опять показывает 37 и ни градусом больше.

— Что там? Температура не упала? — кокон шевелится и из него уже появляется не только нос, но и все лицо Ольховского. Заспанное, помятое и обеспокоенное.

— Странно, но все время показывает ровно 37. Может, сломался? — задумчиво кручу в руках градусник.

— Капец. Не упала… — горько вздыхает Макс и опять шмыгает носом.

Неожиданно меня пронзает светлая и немного дурная мысль.

— Ольховский, а когда ты говорил на четыре градуса выше нормы, что подразумевал? — с подозрением кошусь на одеяло с головой Максима.

— Как что? 36,6 плюс четыре градуса это же 37, — невозмутимо констатирует он, хлопая заспанными глазами.

Ошарашенно смотрю на сверток из одеяла на кровати. С ума сойти, занимательная математика! У меня в одночасье падает и камень с души, но возникает непреодолимое с желанием взять и отвесить кое-кому здравый подзатыльник.

— Макс, блин! — одновременно и с облегчением, и с возмущением выдыхаю я. — Я думала у тебя сорок, и ты здесь ласты собрался склеивать. Неслась к тебе с лекарствами как угорелая сюда…

— Что? Прям неслась? — его заспанное лицо он расплывается в самодовольной улыбке.

— Да ну тебя, — фыркаю я. — Тоже мне больной.

— Вообще-то, у меня насморк и температура 37, — сипит он и, наконец, приподнимается на подушках.

Я изумленно наблюдаю за тем, как из-под одеяла показывается бурчащий Макс со взлохмаченными волосами, в толстой кофте, штанах и в вязаных цветных носочках.

— Ты б еще в тулупе туда залез, — кошусь на его ласты размера эдак сорок пятого в шерстяном одеянии. И приходится сдерживать свою улыбку, слегка прикусив зубами щеки.

Макс, как обиженный ребенок, скрещивает руки на груди и смотрит на меня исподлобья, сведя широкие темные брови к переносице.

— Мама всегда говорила, что ноги должны быть в тепле.

— Макс, у тебя жарища в квартире. Раздевайся и мерь температуру нормально.

Несколько секунд недоверия все-таки меняются на послушание. Максим сбрасывает с себя одеяло окончательно, а заодно и лишние вещи. Схватившись за край своей толстовки, он тянет ее вверх, а за ней тянется и поддетая под низ футболка.

И я оказываюсь в каком-то сладостно горячем тумане, потому что реакция моего тела и всех моих гормонов равна атомному взрыву. Мой взгляд прилипает к оголившемуся торсу Макса. Рельефные мышцы живота и выразительная дорожка темных волос, исчезающая прямо под резинкой штанов не оставляют мне выбора. Я как завороженная пялюсь на тело Макса, пока низ моего живота настойчиво ноет. И не от боли, а от какой-то дурной теплоты в нем.

Одновременно мне хочется и сгореть со стыда, и сбежать, и не прекращать смотреть на то, как от каждого движения напрягаются крепкие мышцы на мужском теле. Ощущаю себя во всех смыслах не в себе.

Не знаю, какими силами, но заставляю себя отвернуться. Лучше буду смотреть на бардак на письменном столе Макса, чем… о боги… думать о том, куда и зачем ведет эта дорожка волос на прессе у Макса.

— Я разделся, — отрапортовывает он.

«Надеюсь, не догола…» — чуть не срывается с моего языка, но я насильно проглатываю в себя эту невесть откуда взявшуюся похабщину. От собственных мыслей мне становится неуютно настолько, что в щеки вгрызается жар. Так. Наверное, мне все же пора…

— Молодец, — сухо проговариваю я, делая вид, что смахиваю что-то со своих джинсов. — Минут через десять измерь температуру и напиши мне ответ. Лекарства самые необходимые я тебе принесла.

Встаю с кровати, понимая, насколько негнущимися стали ноги.

— А ты куда? — обеспокоенно выпаливает Макс.

Делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к Максиму. Даже несмотря на то, что все части тела его уже прикрыты одеждой, мое сердце предательски совершает кувырок. Макс, такой же мило взъерошенный и заспанный, так искренне и удивленно смотрит на меня, округлив карие глаза.

— Я? Домой, — как-то слишком неуверенно мямлю.

— Бросишь меня больного на произвол судьбы? — сидя на кровати, Максим обиженно хмурится и снова шмыгает заложенным носом.

Мои уголки губ сами собой ползут вверх. Все мужчины, как дети…

— У тебя просто насморк, Ольховский.

Макс неожиданно достает свой телефон из-под подушки и активно стучит пальцем по экрану, а через секунду выдает с важным видом:

— Вот. По международному классификатору болезней насморк входит в группу в острых респираторных инфекций верхних дыхательных путей, включающих в себя…

Я едва сдерживаюсь, чтобы не засмеяться в голос. Растрепанный и помятый Макс в окружении одеяла и подушек, зачитывающий мне выдержки из медицинских источников — это самое настоящее чудо-юдо.

— И что мне надо теперь делать? — вздыхаю я уже с широкой улыбкой.

Он отрывается от телефона и сразу же озвучивает уверенный ответ:

— Остаться и составить мне компанию на поздний завтрак. Я сегодня еще ничего не ел…

На секунду у меня замирает дыхание и пульс. То есть Макс не хочет, чтобы я уходила. От этой мысли и страшно приятно, и просто страшно.

Это значит, что я и он опять одни в квартире. И вчера мы как бы не шахматы играли, оставшись наедине…

— Или ты куда-то спешишь? — Макс сразу подозрительно прищуривается в ответ на мое затянувшееся молчание.

Я тут же отрицательно мотыляю головой, а он лишь сильнее впивается в меня взглядом.

— Тогда ничего не мешает тебе остаться. Да, Лесь?

Леся

Я еще никогда не готовила на чужой кухне. Даже у Богдана. Но сегодня мне приходится это делать впервые. И не абы где, а под зорким взглядом карих глаз.

Да, я не смогла бросить Макса одного. Или не захотела… Неважно. Теперь я под сиплые команды за спиной, тычусь на незнакомом пространстве, как слепой котенок:

— Кружки в соседнем шкафчике. Нет, в другом. Ложки в ящике. Нет. Выше. Не там. Ниже. Ага, — слышу, как Макс задерживает дыхание и очень мило чихает.

— Будь здоров, — усмехаюсь я и тянусь к сахарнице. — Тебе чай сладкий?

Макс шмыгает заложенным носом: