Запойное чтиво № 1 - Александр Крыласов

Медведь настороженно дёрнул ушами, уставился на Ивана маленькими, злыми глазками и погрёб к возмутителю спокойствия. Бурмакин ударился в бега, точнее, в энергичный кроль. «Это же сон, всего лишь сон», — уверял сам себя Ваня, но зловонное медвежье дыхание прямо за спиной заставляло резво шевелить конечностями. Теперь уже медведь загнал человека в угол.

— Ха-ха-ха! — расхохотался медведь сатанинским смехом, — от меня ещё никто не уходил!

«Это просто копец какой-то, а не сон», — подумал Бурмакин и опять нырнул в пиво с головой, — «пора уже завязывать, так плотно лопать на ночь. Вот сейчас вынырну, а никакого медведя и нету». Когда голова Ивана показалась из пива, рядом с ним бултыхалось уже два медведя. Ваня опять ушёл под пиво, но стоило ему показаться на поверхности, как его окружили сразу три медведя. Они, скаля зубастые пасти, стали играть Бурмакиным, как ватерполисты мячом. Смех смехом, сон сном, но боль от медвежьих когтей была адская, пиво сразу окрасилось ваниной кровью.

— Вот так светлое пиво обычно и превращается в тёмное, — загоготал первый медведь.

— Надо бы с этого Бурмакина скальп снять, — предложил второй.

— Нет, лучше заживо сварить, как рака или краба, — предложил третий, — будет знать, как членистоногих истреблять.

— Членистоногими только футболисты бывают, — возразил первый медведь.

— И ватерполисты, — самокритично отметил второй.

— Лично я под такое определение не подпадаю, — третий мишка метким броском зашвырнул Ваню на антресоли.

Тот попытался там укрыться, но медведи извлекли Бурмакина за ноги и принялись вновь использовать вместо мяча.

— Мне не нравится этот сон! — заверещал Бурмакин, — я ведмедей не заказывал!

— Вы слышали? — изумился один из «ведмедей», — он, оказывается, нас не заказывал.

— Придётся опять сгинуть в небытие, — расстроился другой мишка, придавая своей физиономии соответствующее выражение, — вот непруха-то.

— А, может, он нас пожалеет, и не прогонит? Вань, не гони нас, — заканючил третий, — ну, пожа-а-алуйста.

— Пошли вон из моего сна! — осмелел Бурмакин, — что за ерунда?! Медведи какие-то блохастые снятся. Откуда вы такие чумазые взялись?

— Мы из средней полосы, — с готовностью доложил первый медведь.

— Свои, родные, а не какие-нибудь там американские гризли, — с гордостью представился второй.

— И, тем более, не китайские панды, — с отвращением сплюнул третий.

— Лучше бы вы были пандами, — фыркнул, оборзевший в корягу, Бурмакин, — панды сейчас в фаворе.

— Ах, так!!! — рассвирепели мишки, — утопить его, гада!!! Он безродный космополит!!! Он Родину не любит!!!

Медведи сгребли Ваню мохнатыми лапами и принялись дружно топить. Бурмакин понял, что сон приближается к своему концу, сейчас он проснётся, сходит в туалет, отольёт и попытается уснуть по новой. Но сон не кончался и не кончался, удушье нарастало, а всё тело раскалывалось от адской боли, причинённой медвежьими когтями.

Бурмакин проснулся оттого, что в квартире сильно несло пивом. «На ковёр что ли я вчера «клинское» пролил? Как бы хозяйка не заругалась», — поморщился Ваня и открыл глаза. Лучше бы он этого не делал. Оказывается, он лежал на полу, уткнувшись носом в лужу пива, а съёмная квартира представляла собой жалкое зрелище. Клочья пивной пены как мартовские островки снега, гнездились на всех выступающих предметах: на телевизоре и музыкальном центре, журнальном столике и кресле, подоконниках и карнизах. По обоям пена сползала медленно и торжественно, как по стенке бокала, а с люстры так, вообще, бесцеремонно капала. Одна капля обидно щёлкнула Бурмакина по носу, он вздрогнул, завертел головой и наткнулся взглядом на молодого человека, стоящего в прихожей. Незнакомец был одет в белоснежный костюм, обут в белые туфли и старался ничего не касаться. Иван вытаращил глаза и промямлил:

— Скажите мне, это сон?

— Да, сон, сон, успокойся, — обнадёжил незнакомец.

— Какой-то он странный, этот сон.

— Все сны странные, поэтому они и забываются наутро. И этот сон ты тоже забудешь.

Незнакомец кого-то Ване напоминал. Очень знакомого человека. Очень-очень. Тут до Бурмакина дошло — молодой человек был точной копией его самого, братом-близнецом, даже голос был как у него, точь в точь. А двойник брезгливо осмотрел изгвазданную однушку и вынес вердикт:

— Да, Ивашка, смотрю я на тебя — ты знатный ендовочник.

— Кто я?!

— Ендовочник, парняга, охочий до хмельных напитков.

— Это да-а-а, это дело я люблю, — ухмыльнулся Бурмакин, — только моему боссу не говорите. Даже во сне.

— Могила, — заверил незнакомец.

Он побродил по квартирке, осторожно обходя пенистые лужи, поморщил нос, поглазел на жалкого, вымоченного в пиве Ивана и выдал:

— Ну, ты и хухря.

— Кто я?!

— Замарашка, неряха.

— Я неряха?!

— А кто ты? В зеркало на себя посмотри, грязнуля, умурзился пивом с головы до пят и ещё спрашивает.

— Что сделал?

— Умурзился, выпачкался, то есть.

— На каком языке вы всё время разговариваете? — начал раздражаться Бурмакин.

— На древнеславянском. Не плохо бы вам, славянам, хоть немного его знать. Совсем скурвились, кексы, только и знаете, что англицкие слова зубрить.

Бурмакин прислушался — съёмная квартира располагалась на первом этаже, ниже находилась ДЭЗовская подсобка, и оттуда доносились какие-то нездоровые песни. Ваня, уже не обращая внимания на своего двойника, примерился и со всей силы треснул локтем по дверному косяку. Руку пробил разряд тока, боль ударила в шею и голову, но Иван так и не проснулся.

— А-а-а! — взвыл Бурмакин, — так это не сон?!

— Может, и не сон, — пожал плечами брат близнец.

— А что тогда?

— Явь. А, может быть, Навь, сам разбирайся.

— А ты кто такой?

— Называй меня — брат два.

— Брат два, ты можешь мне объяснить, что здесь происходит?

— Встреча с всепланетным разумом, — напыжился брат близнец и принял позу Наполеона.

— Такое ощущение, брат два, что тебя из сумасшедшего дома выпустили, — скривился Бурмакин.

— Угу. Под залог.

— А, может, это я в сумасшедшем доме? — осенило Бурмакина, — и у меня у самого раздвоение личности?

— Всё может быть.

— Довела меня, эта чёртова работа! — Ваня ещё раз заехал локтем по косяку, сел на пол и разрыдался.

Брат два выждал необходимое для скорби время и прервал плач «Ярославны»: