Отважный юноша на летящей трапеции - Уильям Сароян

Но факта нет, и суть дела расплывчата. Историки разводят руками от изумления, и скала, которая крошится, крошится все больше, и факт находится и внутри и вне скалы, и внутри и вне воды, которая прикатывает волнами, как спецпосылка от луны по спеццене доллар и двадцать пять центов за ваши лучшие брюки и десять центов за шляпу, а ваши галстуки не стоят ни гроша – они совершенно мертвый груз, эти ваши галстуки в горошек.

Ты можешь, конечно, выкурить очередную сигарету и снова взглянуть на календарик, чтобы удостоверить факт, оттиснутый на бумаге, и убедиться, что уже январь, и можешь с тем же успехом предположить, что это ты сам смотришь, и можешь тронуть разинувший пасть фонограф, поклоняясь его молчанию, ибо утро наступит прежде, чем дерево склонится к западу.

Все происходит в этом году, сейчас, и уже древо и скала говорят устами тех, кто наделен речью, что, возможно, но только возможно, это случилось здесь, в этом месте, на этой земле, где мальчик стоял и курил, растворяясь на мостовой, в асфальте, в недрах города и земли, так что можешь встать, и зевнуть, и сказать про себя: «Джентльмены, я полагаю, пробил час, и во имя вселенной я принимаю назначение и смиренно занимаю свое место среди твердых тел, подпитывающих цветочки на кладбищах от Токио до Тихуаны на западе, и на все другие стороны, смиренно принимаю, и смиренно кланяюсь, и выступаю со следующей речью, джентльмены, я скормлю свою кровь, кости и потроха подсолнухам, ибо они сильны и так похожи на солнце, и ради продолжения их рода я смиренно схожу на нет, чтобы уступить место маленьким, большим и бессловесным подобиям великого светила, которое одаривает нас жизнью, смехом, коварством, вшами и прочими большими и малыми существами, что делают нашу землю такой раздражающей и прекрасной, такой прекрасной, и, джентльмены, даю вам слово чести – именно ради цветов я говорю «добрый день», я ухожу, я ушел, меня уж нет».

Часы тикают на не очень внятном, но почти вразумительном языке, и стоит январская ночь. Именно здесь мальчик молча протягивал свое пальто человеку-продавцу, неслышно говоря человеку из магазина: «Вот, сэр, пальто не новое, я проносил его много лет, но оно еще погреет какого-нибудь бедолагу одну зиму, и только это меня заботит – согреть зимой какого-нибудь бедолагу, ибо сохранение – в наших обычаях, и еще поговаривают, что время якобы уходит от нас, и ходят слухи, будто сзади на нас напирает пара веков и тьма нерожденных детей выплакали глаза, лишь бы встать на ноги и разыграть такую сценку, типа один ребенок мужского пола хочет ребенка женского пола, а в них засели миллионы детей, жаждущих того же, только еще безудержнее. Так что пусть пальто согреет зимой какого-нибудь бедолагу. А иначе всему конец, и я, уйдя, исчезну совершенно, и со мной уйдет другой, а грызуны будут покатываться со смеху, и человек будет почесывать свою мертвую голову и думать – как странно хохочут эти грызуны, как будто мы одни остались в дураках, можно подумать, если они быстрее размножаются, то они же не быстрее околевают – вот ведь какая любопытная штука».

Итак, прощай. Это произошло здесь. В этом доме, а теперь тут осталось лишь большое дерево, прощай, большое дерево здесь, прощай, все везде ищут и никак не обрящут, повсюду, так что прощай, пропащий, прощай, это случилось тут, и снова тут, но в день, когда ночь придет и уйдет, тебя не было в этом доме, так что прощай, прощай, тебя здесь никогда не было, а теперь день заканчивается, смерть любезно близится в пустоте, прощай, о милостивый Боже, мы ищем тебя, а обретаем пустоту ночи, прощай, большое дерево глубоко вонзает свои корни, готовясь быть извергнутым из земли и из времени – к тебе, к тебе, милостивый Боже, в исканиях тебя мы гибнем без слез и без боли, но жаждем, жаждем, так что прощай, прощай навсегда, это случилось вот здесь – всего лишь миг тому назад мы видели лицо мальчика, скалящего зубы Богу, а теперь здесь только большое древо, оплакивающее никого конкретно, стонущее ни от какой мысли, не ищущее никакого Бога, но сотворенное Богом, навсегда прощай, навсегда.

Дорогая мисс Гарбо!

Я надеюсь, Вы заметили меня в выпуске новостей про недавние беспорядки в Детройте, когда мне проломили голову. Я никогда не работал на Форда, но приятель сказал мне про забастовку, ну и от нечего делать я пошел с ним туда, где началась заваруха. Мы стояли кучками и болтали о том о сем и несли всякую подрывную чушь, но на это я не обращал никакого внимания.

Я не думал, что начнется что-нибудь серьезное, но когда я увидел, как подъезжает кинохроника, то прикинул, а вдруг представится случай попасть на экран, я же об этом всю жизнь мечтал. Вот я и околачивался там в ожидании своего шанса. Я всегда знал, что моя фотогеничная внешность будет хорошо смотреться на экране, и я остался очень доволен своей игрой, хотя из-за небольшого происшествия пришлось с недельку проваляться в больнице.

Но как только я выписался, я пошел в один из кинотеатриков нашей округи, где крутили выпуск новостей с моей ролью, и я отправился смотреть на себя в кино. Все получилось по высшему разряду, и если Вы внимательно смотрели хронику, то не могли не заметить того самого молодого человека в синем костюме из сержа, с которого слетела шляпа, когда началась потасовка. Помните? Я нарочно обернулся три-четыре раза, чтобы попасть в кадр, и Вы, наверное, заметили мою улыбку. Я хотел увидеть, хороша ли моя улыбка на экране, и хотя я – сторона заинтересованная, я все равно считаю, что она выглядела отменно.

Зовут меня Феликс Отриа, я – итальянец. Я окончил школу и говорю по-английски как на родном итальянском. Я чуточку похож на Рудольфа Валентино и Рональда Кольмана, и мне бы очень хотелось, чтобы Сесил Б. Де Милль или кто другой из большого начальства заметил меня и убедился, что я – годный материал для кино.

Ту часть беспорядков, которую я пропустил, потому что меня огрели по голове, я посмотрел в кино. Ну, и должен сказать, что ничего особенного там не происходило – те же брандспойты, гранаты со слезоточивым газом и все такое прочее. Но за три дня я смотрел кинохронику одиннадцать раз и знаю наверняка – ни один мужчина, будь то штатский или полицейский, не выделялся из толпы так, как я. И сдается мне, что если Вы замолвите за меня словечко в компании, на которую работаете, они обязательно вызовут меня на кинопробы. Я знаю, что не ударю в грязь лицом и буду всю жизнь Вас благодарить, мисс Гарбо! У меня сильный голос, и я могу прекрасно подойти на роль любовника. Поэтому я надеюсь, что Вы окажете мне эту небольшую милость. Как знать, может быть, в один прекрасный день в скором будущем я сыграю роль главного героя в одном из фильмов вместе с Вами.

Искренне Ваш, Феликс Отриа

Когда ему хотелось, он выглядел как грешный антипод Иисуса Христа и смахивал на человека, который так долго жил жизнью праведника, что вконец свихнулся и решил вдруг поскорее избавиться от своей святости. Он имел обыкновение говорить: какая разница, мне безразлично. И было непонятно, что он хочет этим сказать. Время от времени он ходил чистый и внутренне умиротворенный, гладковыбритый. В его густых рыжеватых усах было нечто библейское. Он печально улыбался, глядя поверх списка лошадей, произнося их клички: Мисс Вселенная, Св. Енсунд, Веселый Разговор и так далее.