Демографическая история Европы - Массимо Ливи Баччи

Ирландия и Голландия — два примера изменения системы в ответ на модификации социально-экономического контекста; будь у нас больше данных, мы могли бы более обстоятельно рассмотреть ситуации, пока еще не проясненные. В Испании в XVII — первой половине XVIII в. население внутренних областей и юга отличается по поведению от жителей атлантического и средиземноморского побережий; в Италии в 1690–1770 гг. рождаемость на севере ниже, чем где бы то ни было еще. Разная динамика, разные уровни — результат меняющихся систем — обнаруживаются и в других частях Европы.

Тем временем в XVIII в. вызревают условия, которые в следующем столетии приведут к началу великого, необратимого перехода европейских систем к режиму низкой рождаемости и смертности и высокой мобильности, характерному для современной эпохи. Что касается продолжительности жизни, то европейский мир, особенно в западной, не периферийной его части, начал освобождаться из-под власти непредсказуемых, нерегулярных, суровых кризисов, сдерживавших прирост населения. Этому способствовал уход чумы и, возможно, ослабление воздействия других заболеваний, не говоря уже об росте промышленного производства и образовании свободного рынка. Мы еще не наблюдаем резкого снижения смертности, но вместе с тем уменьшается зависимость продолжительности жизни от чрезвычайных обстоятельств. Что касается воспроизводства, то обозначились обширные районы низкой брачности, и это свидетельствует о сознательном стремлении ввести репродуктивную динамику в какие-то рамки, предшествующем добровольному контролю над рождениями, который установится в следующем столетии. Наконец, сеть городов становится плотнее и устойчивее, расширяются миграционные системы, а заокеанские колонии, добиваясь независимости, готовятся принять новые волны иммигрантов.

В «долгое» девятнадцатое столетие, завершившееся Первой мировой войной, в результате демографического перехода, охватившего страны Европы, традиционный тип воспроизводства населения сменяется современным, характеризующимся высокой продолжительностью жизни, а также низким естественным приростом и ориентированным на стабильность и неизменность. С 1800 по 1914 г. народонаселение увеличивается со 188 до 458 млн чел. — почти в два с половиной раза. Во-первых, естественное дожитие до пожилого возраста из привилегии немногих становится судьбой большинства. Во-вторых, беременность, роды, послеродовой период, выкармливание уже не занимают в жизни женщины непременно весь фертильный возраст. В-третьих, эмиграция из ограниченного явления становится массовым, и многие десятки миллионов европейцев вносят свой вклад в заселение старых и новых территорий. Эти изменения привели к глубоким преобразованиям демографической системы, они повлияли на нее так же сильно, как на производство материальных благ повлиял промышленный переворот, а на политическую систему — Французская революция. Впрочем, и то, и другое, и третье вступали в тесное взаимодействие, приводя к преображению европейского общества.

В этой главе я попытаюсь представить в упорядоченном и обобщенном виде путь развития народонаселения Европы — этап, который хорошо подкреплен документально благодаря тому, что в XIX столетии зарождаются и упрочиваются национальные статистические службы, поставляющие огромное количество данных. Как мы увидим в дальнейшем, сложности при описании демографических изменений возникают оттого, что преобразования происходят неравномерно, с сильными географическими и социальными различиями и в разном темпе, так что накануне Первой мировой войны «старые», еще практически не затронутые переменами системы сосуществовали с системами более зрелыми, уже почти современными.

Кроме того, необходимо назвать основные причины перемен и прежде всего понять, какие именно явления послужили толчком, разрушившим воспроизводство традиционного типа и обусловившим ускоренный или замедленный демографический переход к режимам воспроизводства, типичным для XX в. И наконец, следует обозначить влияние, которое демографические преобразования оказали на европейское общество.

С другой точки зрения — которую мы и поддерживали с самого начала — демографическую динамику «долгого девятнадцатого века» можно интерпретировать как результат ослабления ограничивающих факторов и расширение возможностей выбора. Увеличение ресурсов, наличие новых территорий, изменение эпидемиологической картины — все это ослабляет нагрузку, из-за которой старые системы были вынуждены тесниться в ограниченном пространстве. Благодаря улучшению здравоохранения, контролю над рождаемостью, возрастающей значимости личных решений, принимаемых в браке, а также повышению мобильности, — возможностей выбора, встающего перед индивидуумом, становится больше. Ослабление роли ограничивающих факторов и увеличение возможностей выбора приводит к увеличению способности к воспроизводству и к сугубой изменчивости демографических процессов.

Таким образом, система ограничивающих факторов хоть и постепенно, неравномерными темпами, но ослаблялась. Комплекс производственно-технических перемен, именуемый промышленным переворотом, привел к ускорению изменений в образе жизни. Преобразование неодушевленной материи в контролируемую механическую энергию положило конец зависимости производства энергии от наличия земли, необходимой для содержания тяглового скота и добычи топлива. Подсчитано, что мировая (прежде всего европейская и североамериканская) добыча угля выросла в 10 раз с 1820 по 1860 г. и еще в 10 раз за последующие шестьдесят лет; аналогичным образом выросло и производство энергии из других источников неодушевленной материи. Это увеличение pro capite количества энергии, ранее сводившейся почти исключительно к мускульным усилиям человека и животных, позволило соответственно расширить производство товаров, оживить частную инициативу и циркуляцию как материальных благ, так и людей. Можно даже сказать, что, в первом приближении, промышленная революция оказала то же влияние на прирост, что и неолитическая революция, то есть переход от охоты и собирательства к земледелию. Последняя уничтожила зависимость от ресурсов, спонтанно производимых экосистемой; первая оторвала производство энергии и ресурсов от земельного фонда.

Имеет смысл остановиться на двух аспектах данного процесса, непосредственно касающихся нашей темы. Первый — достижение большинством более высокого уровня жизни. Этот уровень жизни мы выразим здесь, с порядочной долей обобщения, доходом pro capite, отражающим реальное поступление материальных благ и услуг отдельно взятому индивидууму. В таблице 6.1 представлен выраженный в современном долларовом эквиваленте внутренний валовой продукт pro capite для 14 европейских стран с 1820 по 1913 г.: это — плод кропотливой, героической работы экономиста Мэддисона.

Следует походя заметить, что доход pro capite для лидера группы, Англии, значительно возрос уже в предыдущие десятилетия (на 20 % в период с 1785 по 1820 г., несмотря на войны и нестабильность международной обстановки). Менее чем за сто лет доход pro capite в Европе увеличивается чуть ли не в три раза, с учетом некоторого отставания — например, в России, где он увеличился вдвое, — и опережения, как в Германии, где он вырос в три с половиной раза. Быстрее всего развитие происходит в Центральной Европе — Германии, Дании, Бельгии — и медленнее всего на периферии, в России и в Испании. Обратившись к ведущим странам Европы и приняв за 100 уровень, достигнутый Соединенным Королевством, мы увидим, что в 1820 г. на второй позиции оказалась Франция (69), на третьей — Германия (63), на четвертой — Италия (62), а на пятой — Россия (43); в 1913 г. на второй позиции стоит Германия (76), на третьей — Франция (69), на четвертой — Италия (50), а на последней — Россия (30). В 1913 г. Великобритания, а на континенте — Бенилюкс, Германия, Дания и Швейцария составляют наиболее процветающую часть Европы; периферийные регионы — Восточный, Балканский, Скандинавский (Финляндия и Норвегия) и Средиземноморский являются более отсталыми. Впоследствии мы увидим, что география развития лишь отчасти совпадает с географией демографической зрелости, которая представляет для нас особенный интерес.