Спокойной ночи, красавчик - Эйми Моллой

его физической форме, – объясняю я. – В итоге Кристофер вырастает и встречается исключительно с очень привлекательными женщинами, хотя они кажутся ему поверхностными и скучными. Почему он не прекратит? Потому что они подтверждают идею о том, что он физически привлекателен, а значит – ценен в глазах отца.

– Молодец, Альберт. Совершенно верно.

Я широко открываю глаза. – Правда?

– Да. Ты проницателен. К этому я и вел Кристофера, к пониманию этой мысли о его отце.

– Вау. – Я и горд собой, и в замешательстве. – Почему вы не сэкономили время и сразу не сказали ему, что именно с ним происходит?

– Он должен понять это сам, а это очень деликатный процесс, – говорит Сэм, передавая мне статью и возвращаясь к еде. – На это нужно время. Как на хорошую историю.

– Что ж, вы зацепили меня с первой страницы, – говорю я. – На самом деле, я многому у вас научился.

– А?

Я нервно скрещиваю ноги. – Да, о том, как нас формирует детство. Наверное, я это и сам знал, но то, как вы об этом говорили, и не только внизу, но и в ваших статьях и лекциях… Скажем так, вы по-новому открыли мне глаза.

Сэм перестает жевать, и что-то меняется в его лице. – Когда ты смотрел мои лекции?

Мое лицо пылает. – Я погуглил вас после того, как вы приезжали посмотреть помещение, – говорю я, слегка искажая правду. – Нужно было убедиться, что вы не в списке разыскиваемых преступников. Я посмотрел две лекции, которые вы читали, на YouTube. И был впечатлен.

Сэм улыбается и доедает свой стейк. – Что ж, это очень мило с твоей стороны. – Он кладет салфетку рядом с пустой тарелкой. – И спасибо за ужин. Было очень вкусно.

Я встаю, не желая уходить, и забираю поднос с его колен. – Вам удобно? – Спрашиваю я, ставя поднос на тележку. – Вам нравится комната?

– Очень, – отвечает он, откидываясь на подушки. – За исключением этих обоев. Я не знаю, какие наркотики принимал дизайнер, но, черт возьми, от этого оттенка желтого у меня разболелась голова. – Я выуживаю таблетки из кармана своего синего фартука. Сэм прав. Обои довольно мрачные. Мне самому стоило это понять. – И еще кое-что, Альберт? – Говорит Сэм, когда я отсчитываю две таблетки. – Прости меня за то, как я вел себя вчера вечером.

Я делаю паузу. – Вы что?

– Мне очень жаль. Ты прав, ты был добр ко мне, а я отплатил грубостью. Я стараюсь быть хорошим парнем, но мне не всегда это удается. Прости, если я тебя обидел.

– Все… все в порядке, – заикаюсь я.

– Нет, не в порядке. И вполне допустимо возмущаться по поводу моего поведения. Я не обижусь.

Я колеблюсь. – Я приготовил для вас особый коктейль, – повторяю я. – У меня ушло все утро, чтобы довести его до совершенства.

– И я не только отверг его, – говорит Сэм, – Но и был груб.

– Выражение вашего лица, – признаюсь я. – Напомнило мне моего отца.

– Мне очень жаль, Альберт. Надеюсь, ты это знаешь.

– Все хорошо, доктор Статлер. Спасибо за ваши слова.

– И если все в порядке… – Сэм протягивает руку. – Я и сам могу их принять.

– Конечно, – соглашаюсь я, протягивая Сэму таблетки. Он бросает их в рот и погружается в подушки, а я толкаю тележку к двери, чувствуя то, чего не ощущал с тех пор, как переехал в этот дом.

Счастье.

Глава 33

Энни смотрит на таймер на дисплее духовки, подперев подбородок рукой и считая вместе с ним. Девятнадцать. Восемнадцать. Семнадцать.

Она бросает счет по карте «Виза» поверх остальных, уже четвертый – последний пришел сегодня – и берет прихватки. Она заглядывает под фольгу и выключает таймер. С подъездной дорожки доносится гудок. Энни захлопывает дверцу духовки и подходит к окну гостиной.

– Добрый вечер, миссис Статлер, – окликает Фрэнклин Шихи, когда она босиком выскакивает на крыльцо.

– Что случилось? – спрашивает Энни, слишком взволнованная, чтобы его поправлять. – Вы что-нибудь нашли?

Шихи коротко качает головой. – Нет, мэм. По пути домой решил заглянуть к вам, узнать, как у вас дела. – Полицейские огни выключаются, и крыльцо погружается в тень. – Я подумал, вам может быть сейчас немного одиноко.

– Очень мило с вашей стороны, – говорит Энни, снимая прихватки. – Хотите войти?

Шихи кивает и поднимается по лестнице. – Славный дом, – подмечает он, входя в гостиную и разглядывая сводчатый потолок с балками и массивный каменный камин у дальней стены. – Держу пари, в мегаполисах таких нет.

– Нет, таких нет, – говорит она, вспоминая последнее место, где они жили – квартиру с одной спальней на Вашингтон-Сквер, которую Сэм получил как член факультета Нью-Йоркского Университета, и куда пригласил Энни переехать через три недели после их знакомства. Они только что закончили ужин, когда он вышел из комнаты, вернувшись с дешевым пластиковым пакетом с логотипом «Я люблю Нью-Йорк».

– Что это? – спросила Энни, когда Сэм поставил пакет на стол перед ней.

– Если бы я хотел, чтобы ты знала, вручил бы прямо, а не стал упаковывать.

– Не хочу вдаваться в технические тонкости, но не думаю, что это можно считать упаковкой.

– Хорошо, Марта Стюарт[50]. Просто открой.

Внутри лежали два полотенца для рук, ткань была такой дешевой, что просвечивалась. На голубом было вышито «Его», на розовом – «Ее». – Не понимаю, – сказала Энни.

– Это парные полотенца. Например, для ванной комнаты.

– Спасибо за объяснение, – заметила она. – Я имею в виду, зачем ты даришь мне эти ужасные полотенца?

Сэм начал краснеть. – Слишком тонко?

– Что слишком тонко?

– Это полотенца, – раздраженно повторил он. – Ну, знаешь, для двоих? Люди, которые живут вместе, вешают их в своей ванной.

– Погоди, – попросила Энни. – Ты просишь меня переехать к тебе?

– Да, – ответил Сэм. – И пока мне кажется, что у меня потрясающе выходит.

Она громко рассмеялась. – Очень мило, Сэм, – сказала она, возвращая пакет и наполняя свой бокал. – Но нет, спасибо.

– Нет, спасибо? – переспросил он. – Но почему?

– Я уже говорила. Я предпочитаю своих мужчин в малых дозах.

– Я помню, – кивнул он. – И ты хочешь, чтобы я объяснил, почему ты такая?

Она поставила бутылку вина на стол. – О, правда? Обожаю, когда парни мне все объясняют.

Сэм говорил целых пять минут, подробно описывая, каким образом ее осторожность в отношениях проистекала из трагической потери родителей в юном возрасте, что привело к тому, что она воспринимала семейные узы как угрожающие или, что еще хуже, опасные. Это и заставило ее отрастить броню, чтобы держать людей подальше: образ чрезвычайно крутой и самоуверенной женщины, которую не интересуют привязанности.

– Хорошая попытка, Доктор Фил[51], – подытожила она,