Леопард на солнце - Лаура Рестрепо

Агентурные сведения называют Фернели агентом ЦРУ или КГБ, профсоюзным лидером, организатором забастовок. Досье говорят о нем как о специалисте по взрывчатым веществам, прошедшем обучение у ультраправых в Израиле, но и как об артиллеристе с дипломом Гаванской школы подрывников. Из старых газетных вырезок можно узнать о его участии в штурме казарм, ограблениях банков, похищениях миллионеров. Под его личными письмами стоят подписи: Хольман, и Алирьо, и Джимми, и Красавчик, и Тощий.

Кто же он такой, в самом-то деле, этот Хольман Фернели? Нандо Баррагану постепенно это становится ясным. Он подводит итог:

– Хольман Фернели – жалкий сукин сын.

Мешанина судебных дел, противоречивых сведений, иностранных названий крутится каруселью в голове Нандо. В голове у человека, никогда не выезжавшего из своей страны, у того, кто не решается летать самолетом, кто не говорит как следует даже на родном языке. На черта ему эти свастики, эти серпы и молоты, ему, прирожденному лидеру, простому бандиту, вождю людоедского племени. Чтобы начать охоту на убийцу своего брата, ему нужны важные детали его жизни. Что он любит есть, с кем спит, кого боится. Но никто не говорит ему этого, потому что никто этого не знает.

Перед рассветом, когда все удаляются на отдых, и Арканхеля, сидящего в кресле, смаривает сон, Нандо слышит первое щебетание попугайчиков и невесомые шаги Северины – она ходит от клетки к клетке, разнося семечки для канареек, кусочки банана и апельсиновые дольки. Тогда он скребет свою огромную голову и с нежностью вспоминает те времена, когда война с Монсальве была всего лить чередой скандальных перестрелок между парнями, где выстрелов было куда больше, чем ран. Он тоскует по прежней эпохе, развеселой и богемной, когда вражда изъяснялась строчками песен: Нарсисо Лирик сочинял задиристые куплеты против Монсальве, а Монсальве, не имея такого дара, нанимали за плату музыкантов, чтобы те отвечали на оскорбления еще более тяжкими.

– Весь Город знал их песенные поединки, происходившие по праздникам и в часы серенад, и одна фирма грамзаписи выпустила долгоиграющую пластинку с подборкой лучших из этих песен.

Нандо дает волю воспоминаниям и, растроганный, добирается в них до первого дня войны, когда он убил своего двоюродного брата Адриано Монсальве по вине вдовы Марко Брачо. Оттуда он возвращается в настоящее время, пытается представить, сколько получил Фернели за то, что убрал Нарсисо, и задается вопросом – равный ли это грех: убийство из-за любви и убийство ради денег.

– Да, немало воды утекло, пока Барраганы и Монсальве перешли от свары из-за юбки и песенной войны к холодному профессионализму некоего Хольмана Фернели…

– Чего много утекло, так это крови, и что должно было случиться, то и произошло.

Нандо и его люди напрягают мозги, обсуждая, где разумней искать Фернели – в городе или в горах, напасть ли на него днем или ночью, с холодным или с огнестрельным оружием, подстеречь ли его в засаде или выйти на него в открытую. Они анализируют стратегии – как проломить ему башку, составляют планы – как стереть его в порошок, они обращаются к его психологии, изучают его привычки, выявляют слабые места. Наконец Нандо это надоедает.

– Хватит, – говорит он. – Пусть его бабушка о нем думает, а я его убью, как я умею.

* * *

Человек удит рыбу на берегу реки, лениво несущей плотные, темные воды. Он расположился на пороге своего дома – деревянная хижина стоит прямо в воде на сваях, словно комар на длинных ногах. Словно один из малярийных комаров, звенящих вокруг головы человека, – он их не отгоняет. Он нарушает неподвижность исключительно ради того, чтобы вскинуть удочку и забросить подальше леску с крючком. Время от времени удочка напрягается, зацепившись за какое-нибудь водяное растение, и ее дрожание будоражит вязкий воздух. Время идет к полудню, а рыбак еще не вытащил ни одной рыбы.

– Умерла река, бедняга, – замечает он сам себе. – Ничего в ней теперь нет, кроме дерьма.

– А как этого человека звали?

– Да никак его не звали. Это был просто-напросто рыбак.

Его жена появляется в дверях ранчо и спрашивает:

– Есть что пожарить?

Мужчина:

– Нет.

Женщина:

– Ладно, тогда жарю бананы.

Человек сворачивает снасть, берет пустое ведро, садится в лодку и гребет к устью текущего с горы ручья, – проверить расставленную на рассвете сеть: нет ли бешенок. Уже издали он замечает: что-то мешает течению, заставляя поток подскакивать. Он не строит иллюзий: обычно это бывают ветки, которые ручей тащит в реку.

Он подгребает к сети, запускает туда руку. Нет, это не ветки. Похоже, листья… он тащит полную горсть на поверхность. Нет, и не листья.

– Что же это было?

Банкноты. У него полная горсть банкнот. Он снова запускает руку в сеть, и снова вынимает полную горсть.

– Как туда попали такие деньги?

Этот же вопрос задает себе и он, с ужасом и восторгом, и не знает, что ответить. Его дрожь пробирает: он не решается пошевелиться, боясь, что сокровище исчезнет. Его сознание парализовано, но карманы наготове. Он больше не задает себе вопросов, а хочет лишь завладеть добычей. Он осматривается вокруг: не появится ли хозяин. Никого, ничего. Только ящерки, растопырив свои детские ручонки, глядят на него. Сердце рыбака колотится вовсю, слюна во рту высыхает. Крадучись, озираясь по сторонам, в ужасе, что его застанут, он распутывает сеть, стараясь не упустить ни одной из пойманных банкнот. Многие выскальзывают и уносятся вниз по реке, но и так сеть битком набита. Он складывает их в ведро, – промокшие, слипшиеся, – а те, что не влезают, – на дно лодки.

– Глянь, что я привез, – говорит он жене, вернувшись на ранчо.

Они разглядывают серо-зеленые бумажки, блестящие и сникшие, точно мертвые сардины.

– Эти деньги нездешние, – говорит он.

– Доллары, – говорит она. – Бумажные доллары.

– Что на них можно купить?

– Новое радио. И телевизор. Даже моторный катер…

– А если они фальшивые? Да и потом, у них же должен быть хозяин…

Женщина выхватывает одну из бумажек, смотрит на свет, пробует на зуб, трет кончиком указательного пальца.

– Они более настоящие, чем семь ран Девы Марии,[50]– заключает она, – и с этой минуты они наши.

Она раскладывает их по корзинам и спешит просушить на солнышке: развешивает на проволочной ограде при помощи бельевых прищепок.