По следу кровавого доктора - Александр Тамоников

Быстрее всех переправилась, разумеется, Елка. Она вылезла на сушу, отфыркалась и стала снисходительно разглядывать все то, что происходило в воде.

Павел плыл вдоль стены, периодически останавливался и хватался за выступ, чтобы перевести дыхание. Нога капитана задела что-то мягкое, податливое. Оно оторвалось от штыря, удерживающего его, и всплыло. Павел ахнул и подался в сторону. Встреча, конечно, не из радостных, хотя если вдуматься, то как сказать.

Покойник еще не начал разлагаться, но уже распух. Это был мужчина средних лет в эсэсовской форме со знаками различия обершарфюрера. Рот у него был раскрыт, глаза выпучены до предела. Он захлебнулся в воде, не смог выбраться. Его товарищи, видимо, были заняты очень важными делами, не стали спасать этого недотепу.

Труп вел себя весьма навязчиво, раскинул руки, лез целоваться. Павел возмущенно его отталкивал, яростно загребал. Когда он обернулся, того уже не было. Утонул, мать его так!

Капитан изрядно переволновался. Сердце его колотилось. Нервный смешок рвался из груди. В беспомощном состоянии лучше уж с мертвым эсэсовцем встретиться, чем с живым.

Еремеев уже подпрыгивал на той стороне, пытался согреться, отряхивал с себя зловонную жижу.

Он подал капитану руку, помог выбраться и заявил:

— Поздравляю, командир! У тебя произошла знаменательная встреча. Я все видел. А говорят, что члены СС сильны своей взаимовыручкой и никогда не оставят товарища умирать. Врут, наверное, да?

— Он за штырь зацепился и потоп к чертовой матери. Ладно, нам же лучше, — пробурчал Павел.

Солдаты выбирались из воды, тряслись от холода, вытирались теми тряпками, которые удалось не замочить. Они быстро одевались, цепляли на себя амуницию.

К товарищам подошел Голуб, сердито тряся мотней, набухшей от воды. Они встретили его дружным хохотом. Мелочь, как говорится, а приятно. Того трясло от злости и холода.

— Ты чертовски хорош, боец, — выразил всеобщее мнение Малахов. — И что теперь прикажешь с тобой делать? Отогревать костром?

— Ладно, справлюсь, — пробормотал синеющими губами Голуб, со злостью глянул на товарищей и добавил: — А если кто-то еще хихикнет, я с него всю одежду стащу, будет в моем стираном красоваться. Уяснили, злыдни?

Солдаты вздрагивали от нервного смеха, высыпали в коридор. Переправа закончена, но неизвестно, что еще предстоит сделать.

Павел понятия не имел о том, сколько километров они уже прошли. Городскую черту должны покинуть. Это понятно. За ней промышленная зона, заводы, выпускавшие патроны и артиллерийские снарядов. По логике вещей фашисты перед отходом должны были взорвать их. До залива Фришес-Хафф еще порядочно. Или нет? Он не местный, откуда ему знать?

Беспомощность бесила его. Командир должен быть в курсе, держать руку на пульсе!

Бойцы по одному просачивались в коридор, бежали вперед, чтобы хоть как-то согреться. Снова вереница запутанных коридоров, несколько досадных остановок. Елка устала, вяло семенила, высунув язык, иногда останавливалась, вертела головой, словно сомневалась, в ту ли сторону идет.

«Ночь на дворе, — подумал Павел, глянув на часы. — Скоро утро, а мы еще не ложились. Видимо, не удастся».

Ноги у людей заплетались, шаги становились неверными. Он принял решение — хватит, привал! Коридор был сухим, неприятности могли появиться только из его дальнего, темного конца.

— Малахов, разделите людей! — приказал он. — Половина спит пятнадцать минут. Потом отдыхают другие.

Люди валились без ног, мертвецки засыпали на каменном полу. Четверть часа на отдых — это полное издевательство! Но кому-то хватает, прибавляет сил хоть на время, помогает сосредоточиться.

Капитан провалился в липкий сон. Буквально тут же его затряс Кобзарь, начал уверять, что он тоже человек, пока еще не мертвый. Ему требуется крепкий здоровый сон.

— Вот в самом деле, товарищ капитан, почему все говорят, мол, на том свете отоспитесь? А на этом разве нельзя? — проговорил Еремеев и мгновенно захрапел, отключился от жизни.

Павел привалился к стене, отцепил от пояса фляжку, хлебнул воды. Ясность ума понемногу возвращалась к нему. Он правильно поступил. Люди должны отдохнуть. Немцы тоже не железные. К тому же с ними изнеженный однорукий садист, который вряд ли много времени проводил в спортзале. Даже если допустить, что эсэсовцы несут его на закорках, то они должны передвигаться, мягко говоря, не очень-то быстро.

Он поднялся, заковылял по коридору, достал фонарь. Проход сужался и поворачивал. Капитан на всякий случай приготовил автомат, присел на корточки, высунул сначала шапку, насаженную на ствол, потом поколебался, выглянул сам.

Снова ничего приятного. Но хоть не бассейн с фекальными водами. Очередной каменный мешок, коридор двухметровой ширины. Видимо, недалеко поверхность, а на ней некий объект.

Неважно, кто и когда его бомбил, авиация союзников или наша. Подземелье основательно тряхнуло. Рассыпались бетонные ступени, обрушился потолок конструкции, расположенной выше. Крутая гора вздымалась вверх. Из нее торчали прутья арматуры. Проход наружу вроде бы имелся. Луч фонаря нащупал небольшой проем на самом верху.

Что там? Продолжение подземелья? Или дорога выходит наверх, и этот кромешный ад остается в прошлом?

Подтягивались проснувшиеся бойцы, широко зевали, совали в рот папиросы и самокрутки.

— А вперед на разведку у нас пойдет… — В глазах сержанта заискрилась ирония, он уставился на мокрого Голуба. — Ладно, рядовой, спите спокойно. Вы свою миссию уже выполнили.

— Я пойду, — вызвался жилистый Дорощенко и с молчаливого согласия сержанта принялся карабкаться на гору битого бетона.

Через пару минут он исчез в проломе, потом возник и объявил заговорщицким тоном:

— Пока тихо. Дальше снова подземелье, длинный коридор с узлами канализации. Дневного света не видел.

— И не увидишь, солдат, — заявил Павел. — Не бывает ночью дневного света.

— Ну да, — согласился Дорощенко. — Не подумал, товарищ капитан.

— Ладно, хватит ржать, — прервал наметившееся веселье сержант. — По одному — вперед. Только осторожнее, братцы, а то не ровен час!..

Вереница людей устремилась наверх. Павел перелезал через груды обломков, старался держаться подальше от металлических штырей, выверял каждый шаг.

Вдруг впереди раздался шум. Там что-то случилось. Бахтияров, следующий за Вахмяниным, допустил оплошку. Он сделал неловкое движение, схватился за край плиты, а тот оторвался от нее. Разведчик потерял равновесие, глухо ахнул, замахал руками, отступил на шаг, чтобы удержаться. Люди опомниться не успели, а он уже катился вниз.

Филимонов охнул, подался вбок, устоял.

Падение было недолгим, его остановил изогнутый штырь. Никто не успел прийти на помощь. Недолог оказался век Бахтиярова вопреки пророчеству сержанта. Он лежал, пропоротый штырем почти насквозь, не мог продохнуть, глотал кровь.