Персональный миф. Психология в действии - Вера Авалиани

У всех есть долг перед родителями. Но у меня он основан на том, что моя мама не уживётся ни с кем. И придётся нам жить вдвоём. Она тянула меня без отца, даже личную жизнь не устраивала больше после той неудачной попытки.

Алёша отодвинул моё лицо от своей груди и сказал, будто я не молчала всё это время:

– Я почему-то понимаю, что в твоём отношении к матери много горечи. Но нам нужно сейчас не думать о семье. А потом всё как-нибудь устроится.

Увы, когда мы вошли в фешенебельное, даже гламурное по тем временам жилище Ириных, все мои опасения оправдались: отец, увидев меня, фыркнул, как кот. И рассмеялся над тем, что сказал ему Алёша про нашу женитьбу. В глазах его читалось: девица-то с придурью! Окрутила неопытного парня, в Москву рвётся. Но не на тех напала. Он был готов дать бой. И Алёше, и его матери, которая сразу же как-то внутренне меня приняла.

Когда папаша, наскоро съев пирожок с визигой, отбыл в другую комнату, она улыбнулась мне заговорщицки:

– Не обращайте внимания. Это не имеет значения для Алёши, кто и что про кого думает. Я верю, он сердцем всегда правильно выбирает. А отец – он отойдёт.

Я рассказала ей историю посинения моих волос, а также про то, что меня пригласили работать в «Комсомолку». Она так обрадовалась! Мы смотрели детские фотографии Алёши и Серёжи, которые выглядели, как близнецы.

– Но зато внучка уж точно на меня походить будет – ведь мы с вами, Ира, так похожи. Мне легко представить вас дочерью…

Уже перед уходом Алёша зашёл к отцу, чтобы намекнуть ему, что надо бы попрощаться.

Седоватый генерал на этот раз вышел ко мне в мягком свитере и шейном платке, но стрелки на брюках выдавали в нём военного.

– Прощайте, Мальвина, – сказал он жёстко, с иронией. – Не думаю, что ещё увидимся, но всего вам доброго.

Алёша посмотрел на него, как на предателя. Мать Алёши кинула на него недоумённый взгляд.

– «Я говорю вам до „свиданья“, ведь расставанья не для нас», – пропела я в ответ несостоявшемуся тестю слова известной в то время песни из комедии. И вышла, улыбаясь. Но это была хорошая мина при плохой игре. Я решила отказать Алёше не из-за его отца. Но он подумал, что из-за этого случая.

Мы вышли из их новенькой гармошки – многоэтажки на метро «ВДНХ», взявшись за руки. Мне, да и Алёше, для которого поведение генерала было шоком, хотелось показать, что мы не маленькие дети, которые от окрика старшего готовы почувствовать себя виноватыми.

Алёша ехал со мной в вагоне метро, буквально вдавив меня в себя.

И я чувствовала, как внутри него борется желание бытового благополучия, невозможное без родителей, и желание моей любви, пока ещё более сильное. Но со временем… Он-то ещё не знал, что та горечь, которая меня буквально затопила, была вызвана не тем, как вёл себя Глава их семьи. Алёша заявил мне тогда, что он, как штатский, не собирается подчиняться командам генерала. Я видела, что мой любимый действительно готов к трудностям, к тому, чтобы снимать квартиру, подрабатывать вечерами, только чтобы мы были вместе.

Он учитывал всё, кроме моей болезненной любви к маме. Но я так любила его за то, что он не предатель, за то, что он настоящий мужчина, как я и думала.

Когда мы пришли в комнату, я сняла плащ, потом платье, потом бельё. Он стоял у стены и смотрел на меня без вожделения, но с любовью.

– Что же ты не раздеваешься? – спросила я. – Мы будем сейчас делать меня женщиной. Потому что послезавтра я уезжаю навсегда. И хочу, чтобы ты, мой единственный любимый, стал моим первым мужчиной. Свадьбы у нас не будет. Я отказываю тебе.

– Тогда я отказываю тебе, – сказал Алёша, и у него аж глаз от тика задёргался. – Мы поженимся. Ты думаешь, что я мальчишка, который слушается папу? Что я невинный, желающий женщину? Да любая девица у нас в институте мне отдастся просто так – за перспективу, потому что в мои двадцать лет – я парторг студентов вуза, у меня будет распределение в Прагу и мои родители соответствуют их представлениям о «семье». Ты – моя судьба. И у нас будет брачная ночь. Так что одевайся.

– Что ж, – сказала я жёстко, – ты только не понял, что не поэтому я не согласна, что твой папа меня невзлюбил. Просто у моей мамы несносный характер и она, сколько я её помню, из-за болезней не живёт, а умирает. Она словно на войне оказалась, когда папа умер. Все сбережения она потратила на его лечение, а сама зимой ходила в осенних туфлях, каждый выходной проводила на барахолке, чтобы продать вещи, оставшиеся в доме, чтобы вырастить меня. И я не имею права ни тебя обречь на больную и вечно недовольную тёщу, ни её – на одиночество. Поэтому, мой любимый, мой хороший, мой единственный, – бери меня в подарок, а не насовсем.

Алёша встал на колени передо мной и сказал:

– Не ломай ничего, ладно. Я не знаю как, но всё устроится! Мы снимем ей вторую квартиру…

– Она не выдержит перелёт с её лёгкими. Она умрёт от чужого города, от зависимости от кого бы то ни было. Она всю жизнь ни у кого копейки не заняла. Это кремень, который врос в свою жизнь. Я уеду из Москвы, и мы забудем друг друга.

Алёша встал с колен и вышел из комнаты. Потом вернулся и спросил:

– Можно, я завтра свожу тебя на спектакль «Юнона и Авось»?

– Конечно. Оставайся со мной, сколько хочешь.

Назавтра мы символично посмотрели спектакль о расставании на век.

Эту музыку и так нельзя слушать без слёз. Он ушёл в океан, собираясь переплыть его, взяв разрешение на брак с любимой, да так и не вернулся. И прощаясь с ним на пороге, босая и непричёсанная Юнона застыла от холодного ужаса и горячего горя: «Ты меня никогда не увидишь, ты меня никогда не забудешь». А во мне песня осталась каменной тяжестью разлуки. Мы вместе шли по городу после спектакля, и не было у руки границы, я не чувствовала, где заканчивается его ладонь и начинается моя. Весь спектакль Алёша держал мою руку. И я гладила его запястье, а он то гладил, то царапал, то согревал, как раненого голубя, мои линии жизни, любви и ложбинку линии судьбы.

Мы почти не говорили – да и незачем было. Я знаю, что он понимает то, что понимаю я, – мы скоро не будем вместе – и не надо об этом говорить. Пока любишь, нет чувства, что ты когда-нибудь останешься один. Ты не можешь это представить. То есть, конечно, вообразить я могу почти всё, вот только при этом чувства должны вспоминаться.

А тогда, после Алёши, я с ужасом обнаружила, что то, что я считала лишь романтическими словами, действительно существует: у меня нет никого, раз нет Алёши! Один человек может стать важнее всего мира. Друзей, родных. Кроме того, пробуждённая любовью, словно бы начала разворачиваться целая панорама жизни, на которой видны мельчайшие детали – комнаты, предметы, дети и мы среди этого, соединённые не какой-то умозрительной нитью, а тем, чем и бывают соединены мужчина и женщина в одно целое.

Даже расставшись с ним навсегда, я невольно присматривалась к кастрюлям и ползункам с таким чувством, будто мне надо их купить для нашего дома или ребёнка. Не думаю, что это сумасшествие. Просто, когда чувство настоящее, «семьестроительство» или домострой пробуждается, как часть новой жизни, для которой нет препятствий, если есть любовь.