Владыка ледяного сада. Носитель судьбы - Ярослав Гжендович

Волны врываются в устье реки, первая из них приподнимает нос драккара и расходится вдоль бортов, первые брызги пены падают на палубу и мое лицо. Соленая вода – на лицо.

Необходимость.

Справедливость.

А теперь приходится нести всех их с собой. Скалистые берега Побережья Парусов разъезжаются в стороны, и вот перед нами море. Широкое, темное, с хлопьями пены, разъяренное. Холодное море, по которому никто не плавает.

Только мы. На север. Прямо в сердце тьмы, висящей над горизонтом. В зимний шторм, в одиночестве сидя на палубе, в обществе ворона и бочонка. Дрейфуя на льду.

У нас есть небольшая лодка позади, принайтовленная веревками, накрытая материей. Мы все живы. Мы ранены, измучены, но каким-то чудом – живы.

И мы плывем.

В Ледяной Сад.

Я шагал лесной тропой как человек несвободный. Плечо мое все еще жгло огнем, и я ставил ногу туда, куда мне приказывали, держал, поднимал, переносил, останавливался либо садился – все по приказу. Сам, по собственной воле, я мог лишь дышать. Я стал рабом.

Три дня продвигались мы повозками сквозь горные леса, нырнув в зеленый полумрак. Горы в стране Людей-Медведей были очень красивы и величественны, в долинах шумели ручьи, и везде вокруг либо стояли серебряные скалы, либо шумели листья. Никогда в жизни я не видел столько зеленого цвета и такого богатства свободно текущей чистой воды. Все было мокрым и зеленым.

К вечеру мы останавливались в долинах на берегах потоков. Мы разбивали лагерь, однако нам не приказывали ставить большой шатер. Возы ставили четырехугольником, а между ними мы вязали веревки и перебрасывали через них ткань от шатров, закрепляя ее понизу. Под этой тканью спали Люди-Медведи вместе с Смильдрун и ее сыном, мы же лежали подле огня, с железными оковами, надетыми на ноги, пристегнутыми цепями к одной из повозок. Еще нам приходилось следить, чтобы огонь не погас. Цепь между оковами была достаточно длинной, чтобы мы могли ходить за дровами, делая маленькие шажки; сдерживал же ее замок, который, возможно, и было легко открыть, но который оставался слишком сложным, чтобы сделать это ножом или украденным гвоздем. Чтобы открыть его, требовался массивный кованный ключ, что Смильдрун носила у пояса. Ночью попеременно дежурили мужчины, сидя у огня с луками под рукой, вооруженные до зубов, время от времени они обходили лагерь с факелом. Разговаривали с нами совсем немного, но я старался запоминать каждое слово, которое понимал, и уже на второй день мог опознать, когда они их произносили, хотя остальная часть их жесткого гремящего языка звучала для меня, как звон цепей. Однако я сумел догадаться, что все люди боятся Смильдрун и что ни один из них не является ее мужем. За нами постоянно присматривали и не позволяли нам разговаривать, к тому же обычно рядом находился Удулай Гиркадал, а потому мы не могли ни посоветоваться, ни сговориться.

Гиркадал не относился к нам так, как должны бы относиться друг к другу попавшие в беду земляки в далекой стране. Он редко заговаривал с нами, а если и делал это, то лишь затем, чтобы передать приказы от Смильдрун или остальных, или чтобы утешить нас словами, которые мы могли бы понять.

Но, главным образом, мы странствовали – от рассвета до самого заката шагали вверх, бредя каменистой тропкой и толкая тяжелые повозки. А потом под гору, что оказалось не легче. Время от времени, когда дорога становилась слишком крутой, всем приходилось сходить с повозок и лошадей, а поскольку толстому Смиргальду быстро наскучило идти пешком, Бенкею приходилось тащить и его на собственной шее. Ребенок старался заставить Бенкея идти галопом, толкая его пятками в ребра и лупя палицей, но мой приятель не обращал на это внимания и шел неудержимо, как мул, хотя с него градом лился пот, а на лбу выступали вены.

На третий день в полдень мы добрались до перевала, за которым находилась вытянутая долина, с двух сторон зажатая горными хребтами, по дну же ее протекал широкий поток. Место было чрезвычайно красивым, но в тот миг мы на него толком и не смотрели. Красивая или нет, долина и стоящий в ней двор из бревен были моей тюрьмой и я не знал, сколько времени здесь проведу.

В стране за горами люди редко строят из камня. Они умеют тесать скалы и добытые в потоке камни, но используют их лишь для фундамента или – порой – для отдельных домов. Они все делают так, как велит им песня, которую зовут они Песней Людей. Там говорится, как делать корабли, как строить дома и каким образом ухаживать за полем или ковать железо. Всякий из них знает эту песнь и придерживается указаний, поскольку верит, что если станет поступать иначе, то призовет на себя проклятие, а то и грядущий конец света. Некоторым образом песнь эта похожа на Книгу Начал кирененцев или на Первое Слово амитраев, но я как-то не слышал, чтобы кто-то боялся делать то, чего там нет, и когда я об этом узнал, то решил, что, возможно, такая песнь есть у всякого народа. Тогда-то я понял, что, несмотря на то что люди сильно друг от друга отличаются, с определенной точки зрения, они слишком подобны друг другу; что им удается быть и схожими, и различными одновременно. Одна и та же вещь может оказаться кое-чем разным, в то время как иные, казалось бы, отличные, оказываются одним и тем же.

Итак, дома Люди-Медведи строят деревянные, а дерева в их стране с избытком. Куда ни глянешь, растут, и некоторые выше крепостных стен и настолько толсты, что нужно несколько человек, чтобы их обнять. Их рубят, сколько необходимо для строительства, и обрабатывают с немалой ловкостью – умеют соединить друг с другом разрезанные стволы, чтобы те потом держались без единого гвоздя, а еще охотно украшают их резьбой, подобной сплетшимся изукрашенным ремням, удивительным созданиям и знакам. Обычно каждый род обитает за своей оградой, вдали от других. Дома ставят квадратом, как делают это и в Киренене, окружают их насыпанными из земли, камней и бревен валами, на которых стоит ограда из толстых заостренных столпов.

Так жила и Смильдрун, которая считалась богатой. Но двор ее, пусть и достаточно большой, с высокими, остроконечными крышами, с резными головами драконов на балках, казался мне, однако, диким и примитивным. Такой двор зовется стагн, состоит из множества строений, поставленных в несколько квадратов, и, согласно Песне Людей, считается представительнейшим. Чтобы поставить его, нужно немало дерева и работы множества людей.

Я видел старые почерневшие бревна, ощущал чуждый смрад животных и навоза, прогорклого жира и кож. Это не был какой-то отвратительный запах, и я довольно быстро к нему привык, но он просто был слишком уж чужд. Над воротами я заметил прибитый череп животного, напоминающего гигантского быка с раскидистыми рогами, а когда перед нами, под рев труб, отворили сбитые из мощных перекладин ворота, я услышал рык огромных псов, схожих скорее со скальными волками: они рвались в нашу сторону, роняя пену и гремя цепями.