Владыка ледяного сада. Носитель судьбы - Ярослав Гжендович

Дни стали еще короче, осенние плоды свезли с полей, и мы все чаще работали на подворье, а то и под крышей. Обычно рубили дерево, которое после укладывали кучами и засыпали землей, поджигая так, чтобы оно тлело, превращаясь в уголь. Мы копали и свозили порубленную на куски странную черную землю, которую тоже можно было использовать для обогрева. Выделывали кожи. Ремонтировали инструменты.

Снег падал и таял, а порой лежал по нескольку дней. Я знал о снеге, читая о далеких странах, но раньше не мог его представить, поскольку видел нечто подобное лишь в детстве, когда мы приезжали в горный дворец. Потому, когда я впервые увидел сыплющиеся с неба белые хлопья, был удивлен. Полагал, что это лепестки.

Местные часто отправлялись на охоту и привозили туши огромных оленей, поросших рыжеватым мехом, или других зверей, больших и маленьких. Возили их на странных повозках, у которых вместо колес были длинные полозья, что легко скользили по снегу и льду. Называли их саскья.

Мы разделывали добычу, вялили или засаливали мясо с приправами, а потом томили его в котлах, вкладывали в глиняные жбаны и заливали горячим жиром. Тут было много способов готовить мясо и овощи на долгие месяцы, и я очень этим интересовался, потому что это казалось полезным знанием для того, кто намеревается преодолеть горы. Однако мы понимали, что такое наступит не раньше, чем когда растают снега и сделается теплее.

Сумерки приходили раньше, и потому нам позволяли дольше спать, порой же мы могли и посидеть подле огня, варя суп из остатков еды в котелке, загрызая все это краденными кусочками хлеба.

Через нашу долину начали тянуться подорожные. В той стране люди неохотно сидят на месте – отправляются в заморские странствия или ездят по стране как торговцы. А у многих после возвращения с моря впереди еще долгая дорога домой через леса и горы. И часто люди стараются умножить богатства, привезенные с нашего побережья и других стран, а потому занимаются торговлей. Однако купцов не приглашали внутрь городка Смильдрун, да те и не просились погостить. Становились лагерем над ручьем, окружая костры тяжелыми повозками и вооруженными людьми. В этой стране дело обстоит таким образом, что единственная власть здесь – вече, сзываемое несколько раз в году: тогда принимаются законы, решаются споры и воздается справедливость. Но на каждый день вместо права здесь оружие в руке. Эти люди торгуют и покупают, когда знают, что невыгодно отбирать товар силой. Потому повозки купцов становились поодаль от города – в знак того, что не станут нападать, но оружия они не откладывали, показывая, что и их трогать – невыгодно.

К обозу купцов я отправился, чтобы отнести шкуры, которые Смильдрун намеревалась продать или обменять. У продавцов на повозках были гвозди, топоры, ножи и наконечники стрел, но кроме того – множество другого добра. Быстро случилось так, что в Драконихе проснулась женщина и ее поглотило рассматривание цветных нитей и лент, платков и украшений – и мной она интересоваться перестала. Мужчины, которые пришли вместе с ней, пытались сторговать за лучшую цену шкурки да перепить купцов осенним пивом.

Я подошел к рослому мужу, одному из тех, что стерегли повозки, и у которого на щите был продолговатый знак, какой я уже видел ранее на порванном кафтане Снакальди, прозываемого Сердечной Ладонью. Две конских головы со скрещенными шеями словно бы прижимались друг к другу. Знак Людей Коней. Я подал ему кубок пива, который просто налил ранее, будто так оно и было нужно.

Указал на знак на его щите и сказал только:

– Снакальди Сердечная Ладонь. Я знаю Снакальди. Снакальди хороший человек.

Он принял кубок и поблагодарил, но имя, которое я произнес, не произвело на него никакого впечатления.

– Снакальди? Не знал. Наверное, кто-то с Дубовой Пристани. Это был наш?

Я снова указал на знак на его щите.

– Он – Люди Кони. Он тут умереть. Может, ты сказать семья? Не надо добрый человек лежать, как собака.

Мужчина взглянул на меня внимательней, а потом поставил кубок на борт повозки и снизил голос.

– Ты хочешь что-то мне рассказать? Тут погиб один из Людей Коней? Рассказать? – это последнее слово он произнес очень отчетливо.

– Не уметь рассказать, – ответил я. – Мало слов. Рассказать как уметь. Снакальди возвращаться дом. Украсть конь у благородной Смильдрун. Она схватить Снакальди в невольник. У Смильдрун Сверкающей Росой много бить, много работать, мало есть. Снакальди должен жить десять лет. Три года работать, часто битый. Он сказать хватит, хайсфинга. Возвращаться домой. Смильдрун его ловить. Бить кнут. Втирать соль и раны прижигать железо и огонь. Надеть на рогатины для медведь и повесить на частокол. Долго и жестоко умирать Снакальди Сердечная Ладонь. Много мук. Его тело порубить и кормить псы. Смильдрун злая женщина. Так нельзя. Ты сказать в твое племя. Может он иметь семья, может кто-то его искать, а он теперь не жить и его дух печален, далеко от дом. Снакальди добрый человек.

Тот человек выслушал все это, но мне не удалось прочесть по его лицу, что он думает. Но в тот день я посеял первое зерно. И не имел понятия, прорастет ли оно.

Чем темнее и короче становились дни, тем реже выпускали нас за частокол. Казалось, Люди-Медведи боятся тьмы. Порой появлялся странный густой туман, что тек полосами по долине, и тогда все поспешно поднимались на валы, бросая свои занятия, принимались трубить в трубы. Потом зажигали все лампы и закладывали засовами двери. Нечто приходило вместе с холодной тьмой, что-то, на что они даже не желали смотреть, – и я не знал, чем оно было. Порой ночами из-за частокола доносились странные звуки, от которых по спинам проходила дрожь. Те рабы, что жили здесь дольше, говорили, что недавно, может, год или два тому, проснулось истинное зло, обитающее в урочищах, и оттуда начали выходить чудовища. Другие высмеивали рассказывающих это, но я помнил упыря ройхо, который еще недавно преследовал меня, и проходила по мне дрожь.

Это тогда исчез один из братьев Смильдрун.

Туман возник посреди темного, мрачного дня, и Смильдрульф – так его звали – не успел вернуться с охоты. Ночью он пришел под ворота, отчаянно колотил в них, было слышно его крик, но никто не прикоснулся к запорам, никто даже не взглянул в ту сторону. Когда утром отворили ворота, его нашли мертвым. На теле его не было никаких ран, ни одна кость его не была сломана, но был он мертв. Голова была вывернута назад, вместо рук из плеч росли ноги, а из бедер – руки. Никто их не отрубал и не пришивал к другому месту, как и не сворачивали ему шею. Выглядел он, словно так и родился. Совершенно белые глаза его были открыты. Люди-Медведи не насыпали Смильдрульфу погребальный костер, как тут поступают с покойниками, не отослали его к своему богу, но вместо этого проткнули тремя копьями и отнесли на болото в дальней части долины, где приказали нам вырубить лунку кирками, до черной воды и грязи, которая еще не замерзла. Там ему отрубили голову и все конечности, сложили те в нормальном порядке и прикололи к телу дротиками, а потом втолкнули в жидкую грязь. Потом мы поспешно вернулись под защиту частокола, трижды перейдя подмерзший по краям поток. Люди Медведи несколько дней пили, но не в честь погибшего, а со страха. Никогда после не вспоминали имени покойного.