Тревожных симптомов нет. День гнева - Илья Варшавский

Слово взял Иосиф Гур Арий:

– Скажи, как же ты чтишь субботу, если в этот день ты занимался врачеванием?

– А что же, по-вашему, лучше, чтобы человек умер в субботу? – задал в свою очередь вопрос Курочкин. – У нас, например, считают, что суббота для человека, а не человек для субботы.

Допрос снова перешел к Киафе.

– Называл ли ты себя царем иудейским?

– Вот еще новость! – Курочкин снова пришел в раздражение. – Глупее ты ничего не придумаешь?!

Управитель дал ему новую затрещину.

– Ах так?! – взревел Курочкин. – При таких методах следствия я вообще отказываюсь отвечать на вопросы!

– Уведите его! – приказал Киафа.

* * *

Понтий Пилат беседовал в претории с гостем, прибывшим из Александрии. Брат жены прокуратора Гай Прокулл, историк, астроном и врач, приехал в Ерушалаим, чтобы познакомиться с древними рукописями, находившимися в Храме.

Прислуживавшие за столом рабы собрали остатки еды и удалились, оставив только амфоры с вином. Теперь, когда не нужно было опасаться любопытных ушей, беседа потекла свободней.

– Мне сказала Клавдия, что ты хочешь просить императора о переводе в Рим. Чем это вызвано? – спросил Прокулл.

Пилат пожал плечами.

– Многими причинами, – ответил он после небольшой паузы. – Пребывание в этой проклятой стране подобно жизни на вулкане, сегодня не знаешь, что будет завтра. Они только и ждут, чтобы всадить нож в спину.

– Однако же власть прокуратора…

– Одна видимость. Когда я подавляю восстание, всю славу приписывает себе Люций Вителлий; когда же пытаюсь найти с иудеями общий язык, он шлет гонцов в Рим с доносами на меня. Собирать подати становится все труднее. Мытарей попросту избивают на дорогах, а то и отнимают деньги. Недоимки растут, и этим ловко пользуется Вителлий, который уже давно хочет посадить на мое место кого-нибудь из своих людей.

– И все же… – начал Прокулл, но закончить ему не удалось. Помешал рев толпы под окнами.

– Вот, полюбуйся! – сказал Пилат, подойдя к окну. – Ни днем ни ночью нет покоя. Ничего не поделаешь, придется выйти к ним, такова доля прокуратора. Пойдем со мной, увидишь сам, почему я хочу просить о переводе в Рим.

Толпа неистовствовала.

– Распни его! – орали, увидев Пилата, те, кто еще недавно целовал у Курочкина подол хитона. Распятие на кресте было для них куда более увлекательным мероприятием, чем любые проповеди, которыми они и без того были сыты по горло.

– Распни!!

– В чем вы обвиняете этого человека? – спросил Пилат, взглянув на окровавленного Курочкина, который стоял, потупя голову.

Вперед выступил Киафа:

– Это наглый обманщик, святотатец и подстрекатель!

– Правда ли то, в чем тебя обвиняют?

Мягкий, снисходительный тон Пилата ободрил совсем было отчаявшегося Курочкина.

– Это страшная ошибка, – сказал он, глядя с надеждой на прокуратора, – меня принимают тут не за того, кто я есть на самом деле. Вы, как человек интеллигентный, не можете в этом не разобраться!

– Кто же ты есть?

– Ученый. Только цепь нелепейших событий…

– Хорошо! – прервал его Пилат. – Прошу, – обратился он к Прокуллу, – выясни, действительно ли этот человек ученый.

Прокулл подошел к Курочкину:

– Скажи, какие события предвещает прохождение звезды Гнева вблизи Скорпиона, опаленного огнем Жертвенника?

Курочкин молчал.

– Ну что ж, – усмехнулся Прокулл, – этого ты можешь и не знать. Тогда вспомни, сколько органов насчитывается в человеческом теле?

Однако и на второй вопрос Курочкин не мог ответить.

– Вот как?! – нахмурился Прокулл. – Принесите мне амфору.

Амфора была доставлена. Прокулл поднес ее к лицу Курочкина.

– Как ты определишь, сколько вина можно влить в этот сосуд?

– Основание… на… полуудвоенную высоту… – забормотал тот; как всякий гуманитарий, он плохо помнил такие вещи.

– Этот человек – круглый невежда, – обратился Прокулл к Пилату, – однако невежество еще не может служить причиной для казни на кресте. На твоем месте я бы его публично высек и отпустил с миром.

– Нет, распни его! – опять забесновалась толпа.

Курочкина вновь охватило отчаяние.

– Все эти вопросы не по моей специальности! – закричал он, адресуясь непосредственно к Пилату. – Я же историк!

– Историк? – переспросил Прокулл. – Я тоже историк. Может быть, ты мне напомнишь, как была укреплена Атлантида от вторжения врагов?

– Я не занимался Атлантидой. Мои изыскания посвящены другой эпохе.

– Какой же?

– Первому веку.

– Прости, я не понял, – вежливо сказал Прокулл. – О каком веке ты говоришь?

– Ну, о нынешнем времени.

– А-а-а! Значит, ты составляешь описание событий, которые произошли совсем недавно?

– Совершенно верно! – обрадовался Курочкин. – Вот об этом я вам и толкую!

Прокулл задумался.

– Хорошо, – сказал он, подмигнув Пилату, – скажи, сколько легионов, по скольку воинов в каждом имел Цезарь Гай Юлий во время первого похода на Галлию?

Курочкин мучительно пытался вспомнить лекции по истории Рима. От непосильного напряжения у него на лбу выступили крупные капли пота.

– Хватит! – сказал Пилат. – И без того видно, что он никогда ничему не учился. В чем вы его еще обвиняете?

Киафа снова выступил вперед:

– Он подбивал народ на неповиновение Риму, объявил себя царем иудейским.

Прокуратор поморщился. Дело оказывалось куда более серьезным, чем он предполагал вначале.

– Это правда? – спросил он Курочкина.

– Ложь! Чистейшая ложь, пусть представит свидетелей!

– Почему ты веришь ему, а не веришь мне?! – заорал Киафа. – Я как-никак первосвященник, а он проходимец, бродячий проповедник, нищий!

Пилат развел руками:

– Такое обвинение должно быть подтверждено свидетелями.

– Вот как?! – Киафа в ярости заскрежетал зубами. – Я вижу, здесь правосудия не добьешься, придется обратиться к Вителлию!

Удар был рассчитан точно.

Меньше всего Пилату хотелось впутывать сюда правителя Сирии.

– Возьмите этого человека! – приказал он страже, отводя взгляд от умоляющих глаз Курочкина.

* * *

Иуда провел ночь у ворот претории. Он следовал за Курочкиным к дому Киафы, торчал под окнами у Анны и сопровождал процессию к резиденции прокуратора. Однако ему так и не удалось ни разу пробиться сквозь толпу к Учителю.