Одиночество дипломата - Леонид Спивак

Билл Буллит, обладавший «репортерским нюхом» на события и на талантливых людей, умудрялся даже в строго контролируемой московской жизни получать необходимую ему аналитическую информацию. Джордж Кеннан с гордостью вспоминал: «Мы были первыми, кто использовал главным образом интеллектуальный анализ и научные подходы в нашей работе». При этом все попытки американцев наладить дружбу с советскими подданными неизменно приводили к одинаковому результату. Буллит писал президенту: «Вездесущий террор дошел до такого предела, что и рядовые, и высокопоставленные москвичи пребывают в страхе. Почти никто не смеет вступать в контакты с иностранцами, и это не безотчетный страх, а настоящее чувство реальности».

Куратором работы американских дипломатов в Москве был глава протокольного отдела Георгий Андрейчин, болгарин, в молодости живший в Америке. Буллит был высокого мнения о его деловых и человеческих качествах; в одном из писем Рузвельту Билл признался, что хотел бы видеть такого советского посла в Вашингтоне. Андрейчина арестовали в начале 1935 года. Он умудрился передать из тюрьмы клочок бумаги, умоляя Буллита «ничего не предпринимать для его спасения, иначе его просто расстреляют» (возможно, то была изуверская игра НКВД). Андрейчина отправили в лагерь, а в 1945 году по просьбе болгарского коммунистического лидера Г. Димитрова ему разрешили вернуться на родину. Андрейчин работал в министерстве иностранных дел в Софии, но в 1949 году его повторно арестовали по обвинению в «македонизме» и «национализме», привезли в Москву и расстреляли.

Создательница Московского детского театра Наталья Сац оставила описание ее допроса на Лубянке по поводу контактов с американским дипломатом. Следователь спросил, получает ли гражданка Сац или ее знакомые «жалование у наших врагов». Режиссер ответила, что таковых не знает. Следователь продолжал: «Вы забываете, что за вами черным по белому числится американский посол Буллит. Он не раз бывал в вашем театре… Отвечайте без всяких уверток, какие были у вас отношения с Буллитом?»

Настоящей находкой для американского дипломата оказался литовский посол Балтрушайтис, знакомый с российской действительностью не понаслышке. До революции Юргис Балтрушайтис учился в Московском университете, где сблизился с К. Д. Бальмонтом и В. Я. Брюсовым. Все трое основали издательство «Скорпион», в котором выходили журналы символистов «Весы» и «Северные цветы». Один из примечательных поэтов русского Серебряного века Балтрушайтис был скромным, старавшимся держаться в тени человеком, но чью дружбу ценили Чехов, Скрябин, Станиславский, Комиссаржевская, Мейерхольд. Переводчик, знавший множество языков, Балтрушайтис открыл русскому театру великих европейских драматургов Оскара Уайльда, Ибсена, Стриндберга, Метерлинка.

Юргис Казимирович всегда избегал политики, государственной службы — и долгие годы занимал тяготивший его высокий пост министра и посланника Литвы в большевистской России. Дипломат спас от красного террора, выдав литовские визы Андрею Белому, М. Цветаевой, Вл. Ходасевичу, Ф. Шаляпину, М. Шагалу и многим другим. Константину Бальмонту он не только помог выбраться из СССР, но даже выхлопотал для него пенсию в Америке за переводы Эдгара По. Когда арестовали Осипа Мандельштама в 1934 году, Балтрушайтис, по словам Надежды Мандельштам, метался на съезде советских писателей, «умоляя всех одного за другим спасти О. М., и заклинал сделать это памятью погибшего Гумилева». От него в ужасе шарахались.

Прибалт стал досадным бельмом на глазу кремлевских вождей, но для Буллита литовский посланник был окном в советский мир. В донесениях в Вашингтон Билл ссылался на мнение Балтрушайтиса: «Наши отношения весьма дружественные, и он никогда не испытывал сомнений поделиться со мной всем тем, о чем наслышан». В мае 1935 года государственный секретарь Корделл Халл переправил Рузвельту аналитические материалы Буллита о терроре, начавшемся после убийства Кирова: «Мистер Буллит особенно настаивает, чтобы его материалы оставались в секрете, дабы не подвергать опасности литовского посла в Москве как источника информации».

Весной 1939 года, за год с небольшим до присоединения Литвы к Советскому Союзу, Юргис Балтрушайтис вышел на пенсию, но согласился на место советника литовского посольства во Франции. Этим, вероятнее всего, он уберег себя от гибели в сталинской тюрьме, однако последние свои дни был вынужден коротать в оккупированном нацистами Париже.

Как вспоминал младший брат дипломата Орвилл, посол неоднократно высказывал президенту свои опасения, что их переписку могут читать советская и немецкая разведки. Чутье не подводило его, но Буллит даже не догадывался, что «крот» находился в самом посольстве США, а его разоблачение произойдет в Лондоне уже в годы Второй мировой войны.

Иностранный отдел (ИНО) НКВД регулярно клал на стол Сталину перехваченные письма Буллита в госдепартамент. Вождь не ошибся, когда в интервью У. Дюранти сказал об американском после как о «человеке прямом», который «говорит то, что думает». Буллит, в отличие от многих заезжих западных либералов, не заглотил крючок кремлевской пропаганды. Напротив, избавившийся от собственных иллюзий посол докладывал в Вашингтон: «Сталинская сельскохозяйственная политика, повлекшая нечеловеческие страдания, одержала верх. Голод, расстрелы и ссылки сломили крестьянство. Таков вышел урожай». Перефразируя известное высказывание Авраама Линкольна о демократии «правительство народа, из народа и для народа», Уильям Буллит называл советский строй «правительством народа, под диктатором и для бюрократов».

1 апреля 1934 года Политбюро приняло отдельное постановление: «Отклонить условия кредитов, изложенные в проекте письма госдепартамента и разъясненные Буллитом». Советское правительство требовало для себя крупных долгосрочных кредитов под низкий процент, причем «сумма кредитов должна превышать в 2 раза сумму американских претензий». Когда 8 апреля Литвинов встретился с послом Буллитом и спросил его об отношении госдепартамента к советским предложениям, посол ответил: госдеп категорически возражает и «в столь сильных выражениях, что он даже не решается передать его мнение…» Из наркомата иностранных дел ушла шифровка в посольство СССР в Вашингтоне: «Инстанция (этим словом обозначали Сталина — Л. С.) ликвидировала вопрос о кредитных переговорах».

С точки зрения известного историка Э. Беннетта, Советский Союз с самого начала не имел намерения платить российские долги без дополнительных уступок. СССР не выплачивал долги Временного правительства бывшим союзникам, Англии и Франции, и не желал создавать прецедент. Интересно, что в 1932 году американский «Нэшнл Сити Банк» выступил с частной инициативой урегулирования старых долгов. Сталин, ознакомившись с телеграммой из советского торгпредства, сделал пометку: «Послать подальше».

Весна и лето 1934 года показали, что дальнейшие встречи Буллита с Литвиновым бесполезны. Одно время Билл наивно пытался объяснить несговорчивость советских властей подковерными интригами в Кремле и тем, что «Литвинов не докладывает Сталину подробно нашу позицию». Впрочем, послу понадобилось не так много времени осознать, что в стране существует мнение только одного человека.

Дипломат находил все меньше поводов восхищаться кумачовой Москвой. Менее всего ему нравилось, что за ним повсюду следуют агенты НКВД. Внешнее наблюдение докладывало на Лубянку, что у Буллита развивается роман с балериной Ольгой Лепешинской. Более детальной информации получить не удалось: посол и балерина отрывались от наблюдателей во время долгих загородных прогулок. Билл рассказывал, как однажды им удалось обмануть слежку, прыгнув на пароходик, идущий по Москве-реке. Вечером того же дня к послу подошел «сотрудник в штатском» и попросил более не убегать от них, иначе охрану накажут.