Закон маузера - Валерий Большаков

Э-э! Тебе ещё, дураку, задремать не хватало! Разомлел, мать твою!

Шепча ругательства и зорко посматривая на захваченных в плен, Котов поднялся.

И в этот момент щёлкнула дверь, ведущая в тамбур.

Степан оцепенел в первую секунду, а после резко развернулся.

В дверях стоял мужчина средних лет с нашивками унтер-офицера. Простое, скуластое лицо его медленно вытягивалось, а рука тянулась за наганом.

Мысленно застонав — он совершенно забыл о хвостовом стрелке! — Котов выпалил первым, ранив унтера, и тот повалился, сползая по стенке.

В то же мгновение правую руку Степана словно раскалённым железом прижгли — старинный солдатский нож-бебут едва не пришпилил её к фанерной стенке.

Ординарец!

Котов, рыча от боли, выстрелил трижды вразброс, не целясь, лишь бы уложить этих гадов на пол.

Ухватился за рукоять ножа и выдернул его. Скользкими от крови пальцами взялся за маузер, пальнул в старую сволочь, да не попал.

Тут Авинов ушёл в кувырок, а когда вышел, его рука сжимала парабеллум.

Пуля зацепила Степану ухо, он дёрнулся и тем спасся от выстрела из маленького дамского браунинга, утаённого артофицером.

Дёргались лишь эти трое — пилота он вроде как шлёпнул и мотористу шкуру попортил изрядно.

Больше тратить патроны Котов не стал, у него появилась иная задумка.

Выскочив в тамбур, он ногой захлопнул дверь.

Подстреленный им унтер был ещё жив.

Степан «занял» у него наган непослушными пальцами правой руки — стрелять ею не получится, но это ничего, он и с левой способен огонь открыть по врагам рабочего класса!

Рядом с лесенкой наверх, в шкафу, висели парашютные ранцы РК-1. Шипя от боли и злобы, зажав маузер коленями, Котов с грехом пополам напялил на себя парашют, затянул крепления и, сунув пистолет с револьвером за пояс, полез наверх.

Наверху было холодно, набегавший поток воздуха пытался сдуть Степана, а далеко внизу лежала степь.

Выхватив наган, он быстро расстрелял все патроны, целясь в масляные баки — бензобак на ДИМе спрятан был в гондоле за пилотской кабиной.

Парочку Котов пробил-таки, повредил радиатор второго двигателя и фильтр правой группы моторов.

Масло забило струйкой… Это хорошо…

Сухой двигатель продержится недолго. Вот и чёрненький дымок показался…

Отбросив пустой револьвер, комсомолец достал маузер, пройдясь по самому крылу, — лоскутья ткани и щепки так и брызгали, с неслышным звоном лопались проволочные оттяжки.

Щёлк! Патроны кончились.

— Счастливого полёта! — прохрипел Котов и шагнул вниз.

Дёрнув за кольцо, Степан испытал мгновение острейшего ужаса — а вдруг ранец пуст?!

Но нет, хлопнул купол, застя небо, и падение сменилось плавным спуском.

Гигантский аэроплан, удаляясь, казался всё меньше и меньше.

Он заворачивал, слегка кренясь, а из пары моторов тянулись тёмно-сизые шлейфы, набиравшие черноты.

Правое крыло заметно задиралось — перебитые стойки и лопнувшие расчалки лишили его прочности.

— Ничего… — просипел Котов. — Ничего… Я до тебя ещё доберусь, сволочь белогвардейская!

Приземлился он как учили.

Собрав парашют, раздуваемый ветром, Степан, чертыхаясь, снял тесную шинель порученца.

Весь рукав пропитался кровью. Плохо. Очень плохо.

Нарезав полос парашютного шёлка, Котов, как сумел, перебинтовал руку.

Натолкал в обойму маузера патронов. Накинул на плечи шинель и побрёл по снежной целине.

Студёно было, но Степана грела классовая ненависть.

Он дойдёт, доползёт до Горловки и…

Стоп-стоп-стоп. Какая Горловка?

Авинова вызвали в Ростов! Стало быть, и ему туда.

Там Донком, там товарищи, они помогут…

Потеряв на секунду сознание, Котов упал на колени в снег.

Постоял так, тяжело дыша, утёр лицо, поднялся и зашагал дальше. Шатаясь, оступаясь, но шагал.

— Врёшь… — мычал он, придерживая раненую руку здоровой. — Не возьмёшь… Врёшь…

А снежная степь расстилалась во все пределы, холодная, заснеженная, безрадостная, пустынная…

Газета «Санкт-Петербургские ведомости»: