Знахарь - Марина Александрова

Иван Иванович уронил голову на руки и сидел так еще долго, припоминая события тех лет, живо всплывающих сейчас в памяти, словно в отместку за его жестокость, недоверие, показное довольство.

«Простит ли он меня?» — задавал себе вопрос Плетнев. Он с трепетом и страхом вспоминал мимолетный разговор с Филиппом, когда тот нелестно отозвался о своем отце. Ивана тогда так удивила эта жестокость и ненависть молодого человека, что он не стал больше ничего выспрашивать у Филиппа, но сам признался, что, наверное, убил бы человека, который оставил его и его мать на руках стареющего деда.

— Кем бы ни был мой отец, я надеюсь, он жестоко страдает за то, что совершил! А если мне самому удастся найти его, я позабочусь о том, чтобы зло было наказано!

— А он позаботится! — сказал сам себе Иван Иванович и от таких невеселых мыслей решил выпить водки. Но одним стаканом он не ограничился. Его нашли утром в совершенно невменяемом состоянии.

* * *

Вот после этого разговора и последовавшей за ней попойки Иван Иванович слег. Сердце прихватило у старого губернатора, и остались, по словам врачей, ему считанные дни. Он попросил призвать к постели священника отца Андрея для исповеди. У постели сидели, не отлучаясь, жена и сын.

— Я… — он задыхался, и потому речь его была бессвязной и невнятной, — я сказать вам хочу… Вера, прости, Стас, сынок… братец у тебя нашелся! Да еще какой братец-то!

— Что ты говоришь-то? — тихо плача, воскликнула Вера, решившая, что муж умом тронулся.

— Замолчи! Слушайте, давно это было, — он замолчал, — Емельян… он. Нет, лучше я сам. Емельян знает, что сын у меня нашелся, давно-давно это было, но Бог… Бог меня простить должен за это, не знал я и не ведал о таком. Сын у меня… сын! — вздохнул Иван Иванович, а домочадцы и священник слова не могли вымолвить после всего услышанного.

— Папа, а кто он? Где нам его найти? Скажи, я отыщу! — страстно произнес Стас, припав к ложу отца. Тот погладил сына по голове горячей рукой и сказал:

— И искать не надо, сам пришел, теперь только ждать надо, пока война кончится, и в семью принять, — рука вдруг остановилась на голове отрока, и Иван каким-то чудом привстал и, глядя горячечным взглядом на жену, продолжил:

— О-о-обещай, Вера, обещай, что примешь его в семью! Обещай, ведь ему мы обязаны выздоровлением Стаса! А, может, бумагу послать да вызволить? А? Сынок, как ты думаешь? — он откинулся на подушки, тяжело дыша.

— Филипп? — в один голос произнесли мать и сын. На их лицах отразились совершенно противоречивые чувства и эмоции, только вот какие, Иван заметить не успел. Он, закрыв глаза, все повторял, словно молитву:

— Прими его, Вера, — потом, обратив взор на сына, добавил: — Люби его и ты, Стас, почитай. Вера, пред Богом мы виноваты за Нину, так что Филиппа не обидь, слышишь, Вера?

— Да, да, слышу. Конечно, все как ты скажешь. Да ты и сам его встретить сможешь, покаешься и обнимешь по-отцовски, — успокаивала Вера, до конца не веря в этот бред.

Стас после услышанного смотрел в одну точку, словно столб соляной. Он знал о своей сестре немногое, но исповедь отца открыла ему глаза, и он понял, что дело тут гораздо серьезнее. Его родители виноваты в том, что Нины сейчас нет рядом.

Вера испугалась, как бы мальчик опять зрение не потерял, ведь Филипп предупредил, что сильное потрясение может сказаться на его здоровье.

— Стас! Сыночек, миленький, что с тобой? — она кинулась к мальчику и одновременно смотрела на мужа, который в мучениях отходил в мир иной. Священник попросил всех удалиться и оставить его наедине с умирающим.

— Мама, давай я тебя провожу, — тихо проговорил Стас, видя, что она уже не в состоянии двигаться самостоятельно.

— Нет, нет, я сама. Я смогу, — она поднялась, и они покинули комнату Ивана Ивановича.

Знакомые и родственники, знатные горожане собрались в большой гостиной и молча ждали каких-либо известий о состоянии здоровья губернатора. Многие говорили о том, что один человек мог бы спасти Ивана Ивановича, даже несмотря на молчание Распутина. Надо сказать, что мало кто из окружения губернатора верил этому «нечестивому» монаху.

— Да-а-а, — важно протянул комендант Рассат, — может, и есть надежда на спасение Ивана Ивановича, да вот только далеко она. Все понимали, о ком говорил Рассат.

* * *

А тем временем Филипп и Олег направлялись обходными путями в тыл противника.

События последних недель войны наложили свой отпечаток на лица, судьбы и характеры солдат. Некоторые задумались над своей прошлой жизнью: правильно ли они поступали? честно ли жили?

А большинство из них, конечно, хотели изменить настоящее. Изменить его в корне, чтобы их детям никогда не пришлось видеть того, что видят отцы и матери.

Неправы те, кто говорят, что храбр тот солдат, который не боится. Нет, именно тот, кто боится, храбрее остальных. Страх и ужас заставляют действовать его по велению не рассудка, а каких-то древних инстинктов самовыживания, и тогда он творит чудеса, в которые потом сам с трудом верит.

Так случилось с Олегом. Когда их отряд был окружен врагами около маленькой деревеньки в Пруссии, вот тогда Олег испугался. Испугался за молодых ребят, доверенных ему, за честь армии, за себя! И этот испуг послужил толчком к действию. Мозг лихорадочно работал и искал выход из создавшегося положения. Он прекрасно осознавал, что большая ответственность лежит на нем, и он совершил невозможное: его отряду удалось выбраться практически из полного окружения.

В тот же день Филиппа послали сопровождать раненого генерала. Эта поездка была сопряжена с большим риском, и Филипп перед тем, как отправиться в путь, позвал Олега и сказал:

— Времени нет, Олег, да и не место сейчас. Одно хочу сказать и передать кое-что. Ты сам прекрасно знаешь, что мы можем не вернуться, а если и останемся в живых, то как бы не в плену. Так вот, пока ты со мной, я перстень тебе отдаю, — Филипп снял кольцо и протянул его оторопевшему родственнику.

— Нет, нет! Я не могу, это твое, — начал отказываться Олег, но Филипп его тотчас же остановил.

— Я старший из мужчин в нашей семье! Этот перстень — наш родовой оберег и должен передаваться из поколения в поколение. Он у меня, значит, я несу ответственность за его сохранение, — он надел перстень на безымянный палец левой руки брата и крепко ее сжал, — я не хочу чтобы он бесследно исчез, если со мной случится беда!

Но беды, которой боялся Филипп, не случилось. Филиппу без труда удалось доставить генерала Волоколамского Леонида Ильича в госпиталь.

— Я и не подозревал, что ты великолепный врач! — восхищался Леонид Ильич, прося, чтобы Филипп остался с ним в госпитале до полного его выздоровления. — Уж не больно я люблю эти лазареты, но если ты будешь рядом, я постараюсь быть послушным пациентом, — уговаривал он, и Филиппу ничего не оставалось, как согласиться.