Знахарь - Марина Александрова

— Значит, он просто не хочет нас расстраивать, — сказала она служанке Матрене.

— Да что вы! Не надо так думать, молиться надо! На все воля Божья есть, — ответила Матрена.

«Нет, Матрена, все не так. Бог, он и вправду есть, и карает он нас с Иваном по справедливости!» — размышляла Вера Степановна. Кроме священника, никто на свете не знал правды, горькой и жестокой, и ни одному живому человеку не могла она открыться. Очень муж просил, и до сих пор нет-нет да и напомнит о ней.

— Не будет тогда ни у Стаса жизни, ни нам пощады! Слышишь, Вера? — говорил он, умоляюще глядя на жену. Она лишь смахивала привычные слезы и кивала головой в знак согласия. Говорить в такие моменты было для нее невыносимо.

В семье этой, как, наверное, и во многих семьях на земле, была своя тайна. Давным-давно, когда голод в перенаселенных плодородных губерниях скосил значительную часть населения, Иван Иванович не был таким влиятельным и богатым человеком. Его семье тоже пришлось много выстрадать в то время. В 1892 году у них родилась дочь. Что подействовало — неизвестно, но у девочки обнаружилось редкое заболевание крови. В то же время Бог, казалось, видя страдания этой семьи, послал Ивану Ивановичу работу, благодаря которой он стал известен и уважаем.

Видеть дома мучения жены из-за болезни дочери ему было невыносимо, и от этого он все свое время заполнял работой. Его частые отъезды коллеги и начальство принимали за старание и усердие в работе. Он стал быстро продвигаться по службе и достиг нынешнего положения.

А с маленькой Ниной надо было что-то решать. Больная девочка всегда была на руках матери, между тем той требовалось хотя бы иногда бывать на приемах вместе с мужем, изображая счастливую супругу.

Многочисленные переезды не могли положительно сказаться на здоровье девочки, ей становилось все хуже. Тогда и предложил Иван Иванович оставить девочку в каком-нибудь госпитале или монастыре.

— Когда все образуется, мы заберем ее, — уверял он жену. Та, закрыв глаза, лишь качала головой.

— Нет, нет, Иван, это же грех какой, — плакала она.

— Так не отказываемся ж мы от нее! — раздраженно говорил он. Манили его высокие чиновничьи должности, и он опять готовился к переезду. — Мы делаем ей только хуже своими частыми переездами. Думаешь, мне легко видеть это?

— А ты уже согласен? — злоба в голосе жены заставила его посмотреть ей в глаза.

— Да, Вера. Все уже решено, я договорился с монахинями в селе Демидово. Они согласны принять Нину на некоторое время, — сухо сказал Иван. О Нине мало кто знал из окружения губернатора, и он хотел, чтобы так и было.

Веру поразили в самое сердце услышанные слова, она поняла, что решение мужа обсуждать бесполезно. За какой-то миг он стал совершенно другим человеком. Чужим. Сколько потом было пролито слез и послано проклятий, сколько потрачено сил и терпения в надежде найти дочь. Все тщетно. На монастырь напали какие-то люди, проповедовавшие культ Сатаны. Они растерзали всех, добиваясь признания своего учения и отказа от христианства. Но некоторые свидетели бесчинств говорят, что многим удалось скрыться в лесу. Среди скрывшихся губернатор и жена надеялись найти дочь, потому что среди убитых ее не было.

И вот теперь, по прошествии стольких лет, часто снится ему дочь Нина. Все получилось у Ивана Ивановича как нельзя лучше, только об одном просил он Господа — дочь найти.

— Все бы отдал! Господи! Помоги, Святая Богородица, не оставь меня, помоги! — молился он каждую ночь, и словно в наказание снился ему один и тот же сон, где видит он дочь свою здоровой и красивой.

Он и нарочных посылал на ее поиски, да все без толку.

— Нам в наказание дано это мучение, — сказала Вера мужу, когда и последний нарочный вернулся с неутешительными вестями.

— Молчи, жена! — прикрикнул на нее Иван Иванович. — Стаску вылечили, может, и Нину найдем, не оставит, надеюсь, Господь нас милостью своей и благо… — он тяжело задышал и махнул рукой, давая понять, чтобы его оставили в покое.

* * *

Рано утром 22 марта Емельян Сваров подъехал к дому губернатора и, доложив о своем визите, стал с волнением ждать.

— Ну, что же ты стоишь-то в прихожей? — спросил Иван Иванович, беря под руку Емельяна. — Проходи, садись. Что-то ты давненько ко мне не заглядывал, а? — он посмотрел на Емельяна и, заметив тревожные искорки в его глазах, крикнул:

— Лукерья! Водки и закусить чего подай! Живо!

Емельян разделся, прошел за губернатором и удобно расположился на мягком диване. Надеясь хоть как-то облегчить свою миссию, он завел разговор ни о чем.

— С чем пришел-то? — спросил Иван Иванович после пары рюмок водки, наперёд зная, что просто так Емельян не приходит.

— Да вот и думаю, как начать с тобой сей разговор, — заговорил он, но губернатор его перебил:

— О чем? Или о ком? — глаза его заблестели, а стакан с водкой заметно задрожал в руках.

— Дело вот в чем, — он по-отечески коснулся рукой рукава домашнего халата Ивана Ивановича и, внимательно глядя в глаза, произнес: — Вспомни, поройся, Иван, в памяти, припомни девушку, Гелю Одинцову, — прищуря слезившиеся глаза, попросил Емельян.

Иван Иванович задумался. Не стал он торопливо отвечать на вопрос деда, но и вспомнить ничего не мог.

— Откуда сия барышня и какого положения? — осторожно спросил он, чувствуя как из глубины памяти поднимается что-то давно потерянное и забытое.

— В Подмосковье есть небольшой хутор Ближний. История это давняя, отец девушки лекарь Игнатий…

— Батюшки! — воскликнул Иван Иванович и вскочил с кресла, словно ошпаренный. — Конечно! Конечно, я помню ее! Необыкновенная женщина, — мечтательно произнес он. Емельян ждал.

— Да, да, было время, полное радостей и… — заговорил Иван Иванович и недоуменно посмотрел на Емельяна, — а ты... тебе откуда известно про нее?

— Точнее, про вас обоих? — поддел Емельян.

Иван Иванович как-то тяжело вздохнул. Веселое и доброе выражение лица погасло.

— Да, был у меня с ней роман. А потом я ее бросил, — он смял салфетку и кинул ее на пол.

— Да, все точно, — подтвердил Емельян, — ты ее бросил, а она родила мальчика.

Губернатор не сводил взгляда с Емельяна, и когда услышал такую новость, тяжело откинулся на спинку кресла, сжав подлокотники пальцами так, что суставы побелели.

— И? — хрипло спросил он.

— «И» будет, если его убьют на войне! Дочь потерял, так хоть сына прими! — Емельян редко позволял себе резкости при разговоре с таким человеком, как Иван Иванович, но ситуация требовала.

— Кто он, и… и где мне найти его? — прямо спросил Иван Иванович.

— Это Филипп Одинцов! Неужель не догадался сразу? — ответил Емельян, вставая с уютного дивана. — Вот теперь внимательно подумай над моими словами, над своей жизнью, а я пойду. Дела у меня, женщины в доме одни, — сказал Емельян уже с порога.