Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду - Леонид Фиалковский

Все стихло, затем послышались крики во дворе. Вскочили, стряхнули с себя осколки стекла, глину, мел и выскочили во двор. Увидели развороченную траншею и наповал убитого бригврача. Рука вместе с лопаткой была выворочена из туловища. Зияла в грудной клетке сзади большая, глубокая рана с видневшейся легочной тканью. Рядом нашли небольшой сапог с частью нижней конечности и клочья обмундирования в крови и песке. Это все, что осталось от санитарного инструктора медсанвзвода Люды. Надо было так случиться — прямое попадание сравнительно небольшой бомбы в то место траншеи, куда вскочил бригврач Раппопорт и санинструктор Люда. Остальные были присыпаны землей, ранений не получили. Мы все оцепенели. Не укладывалось и не хотелось верить, что такое вдруг случилось, хотя навидались и пережили многое.

Метался по двору санинструктор Иванов — разыскивал останки Люды. Продолжались взрывы бомб в городе севернее нас, где полыхало зарево огромного пожарища. Не прекращался гул самолетов, рядом раздавалась стрельба зениток. Все это будто никого не касалось, настолько поразила случившаяся на наших глазах гибель наших коллег. Иванов ничего не нашел. Положил возле себя сапог с остатком ноги Люды. Сел возле крыльца, зажал голову руками и застыл в такой позе. Майя стояла в траншее, руки в кулачках прижаты к груди и уставилась в рядом лежащее искореженное тело Раппопорта. И мы все остальные застыли от ужаса, горя утраты, беспощадности и жестокости войны. Откуда-то вышел доктор Гасан-Заде с плащ-палаткой, халатами в руках. Подошел к телу погибшего и без слов кивком головы позвал остальных. Подошли я, Модзелевский, Шепшелев. Расстелили рядом плащ-палатку, положили тело Раппопорта, остатки одежды Люды и ее ногу, накрыли халатами. «Всем ехать к себе», — тихо сказал Гасан-Заде. Стали расходиться. Я был без машины. Решил добраться до штаба бригады, а оттуда попутными к себе. В городе продолжались взрывы бомб и снарядов.

Пока собирался идти, услышал рыдания. Майя облокотилась на край траншеи, голова лежала на руках, хрупкое тело содрогалось от рыданий. Я с ней еще не обмолвился ни словом. Хотелось подойти сейчас, успокоить, утешить. Как — еще не знал. Сам был потрясен. Подойти к ней не решился. Как она среагирует, как другие? Наваждение какое-то. Ничего не придумал — подошел к врачу Панченко и попросил, чтобы успокоила Майю. Она к ней подошла, что-то говорила ей, а та еще больше стала содрогаться от рыданий. Я подошел к ним, спрыгнул в траншею, на руках приподнял это хрупкое, трепещущее нервной дрожью создание и вынес по ступенькам из траншеи. Как ни хотелось выпускать ее из рук, но пришлось поставить ее на ноги. Она, видно, не поняла, что с ней происходит, где она. Панченко обняла ее и повела в дом. Я завидовал всем тем, кому по службе предстояло быть с ней рядом. Вздохнул глубоко и решительно направился к калитке.

У крыльца на корточках сидел Иванов и раскачивался с прикрытой руками головой. Я направился к нему, но меня задержал Шепшелев, взял за руку, отвел и сказал: «Не трогай его, пусть выплачется. У него с Людой была любовь».

Продолжалась массированная бомбардировка города, что становилось уже привычным и не отвлекало от случившегося. Из головы не выходила эта нелепая гибель коллег. С Раппопортом у меня был доверительный разговор еще в Костыреве, где бригада формировалась. И после разъезда 74-й километр он мне с сожалением сообщил, что командир мой забрал из штаба бригады им же оформленные на меня наградные документы. Это был рослый, симпатичный, хорошего телосложения мужчина под 30 лет, подтянутый, в ладно сидящем на нем обмундировании. В петлицах — одна шпала. Служил он в Белорусском военном округе, где и застала его война. Медсестра Люда также была в бригаде со дня формирования — месяц с небольшим.

В штабе попутной машины не оказалось, и я пешком пошел к себе в подразделение. Шли непрерывные воздушные бои над городом. Все больше встречались в пути очаги крупных пожаров, горел дом за домом. Их не тушили. Не было воды. Водоснабжение централизованное и канализация были нарушены. Встречались единичные гражданские люди, несшие в ведрах воду из Волги.

В этот вечер политрук Титов зачитал нам приказ № 4 войскам Сталинградского и Юго-Восточного фронтов.

Командующий и член Военного совета этим приказом выразили крик души народа к своим воинам отстоять Сталинград.

Мы и так понимали, что положение наших войск в целом крайне тяжелое. Одного воззвания недостаточно. Нужны были новые части и вооружение. За нами не станет. И не покидала мысль, почему нас так теснят и бьют. Откуда столько сил у врага? Удержимся ли?

Пятница, 4 сентября 1942 г. В ожидании переправы.

Все жили ожиданием переправы на левый берег Волги. Разговоры и действия шли вокруг этого. Определили транспорт и имущество, которое берем с собой. Оставили самое необходимое. Назначенное нам место переправы в районе южной окраины Сталинграда отменили. Причалы и подход к ним были разбиты вражеской авиацией, и эта переправа стала непригодной для выполнения своих функций. Переключили на район Купоросное, куда убыли все подразделения бригады, кроме нас. Там постоянно дежурил и наш представитель в ожидании очереди.

Как и в нашем районе на южной окраине Сталинграда, так и в районе Купоросное подступы к переправам и местность вокруг на большом расстоянии были забиты машинами с людьми, большим количеством беженцев. Весь этот поток пытался перебраться за Волгу. Подступы к переправам были оцеплены войсками, и без специальных пропусков никого не допускали.

Вражеская авиация, артиллерийские снаряды врага вносили коррективы, выводили из строя переправы. Графики их работы нарушались, сроки эвакуации затягивались. Остатки войск, потоки раненых и гражданское население все подходили и скапливались живыми массивами на большом пространстве вдоль Волги. В эту массу вливались прибывавшие свежие войска. Все это бомбилось с воздуха и подвергалось артиллерийскому и минометному обстрелу подходившими к Волге немецкими войсками. Мы уже знали, что в северном районе Сталинграда фашисты более недели назад вышли к Волге, хотя официально об этом не говорилось и не писалось, и Совинформбюро пока ничего не сообщало.

Шли разные толки. Командование ничего не сообщало. Газет не читали, их не было. Поговаривали, что немцы заняли большую часть города и многие наши дивизии обороняются в окружении.

Противник пытался опрокинуть в Волгу войска и в нашем районе. По его наступательным действиям мы это чувствовали. Как же мы выберемся отсюда и успеем ли?

Нас ждали танки и личный состав за Волгой. Но в первую очередь необходимо эвакуировать раненых. Это будущие воины, опытные и обстрелянные. Многие из них нуждались в квалифицированной и специализированной медицинской помощи и погибали из-за отсутствия ее.

Командование бригады моталось по инстанциям с какими-то бумагами, но ничего пока не выходило. Личный состав уже терял веру в возможность переправы. Мы лежали в траншеях и под машинами.

Наш участок периодически подвергался артиллерийскому обстрелу. Некоторые по своему усмотрению и инициативе стали копать возле машин ячейки, небольшие траншеи. Командование роты распоряжений не давало, сами были растеряны. С часу на час ждали команду на выход к переправе. Противник не был виден, но мог в любой момент оказаться рядом. Это подавляло, вселяло неуверенность, страх. Лучше видеть перед собой врага, как это было на разъезде, в Зетах и других местах. Тогда создается большая уверенность в себе, видишь и знаешь, как защищаться.