Самое шкловское - Виктор Шкловский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В таких вещах язык обычно своеобразный, полный неправильно употребленных слов, и самые слова комичны.
Современные писатели этим приемом широко пользуются, главным образом под влиянием Лескова. Современные теоретики называют такие произведения «сказовыми»[107]. Привожу отрывок из такого рассказа, это — «Левша» Лескова; подзаголовок такой: «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе».
Приведу отрывочек. Содержание: Александр I осматривает английский завод. Платов хвастается всем русским.
А государь его за рукав дернул и тихо сказал: — Пожалуйста не порть мне политики.
Тогда англичане позвали государя в самую последнюю кунсткамеру, где у них со всего света собраны минеральные камни и нимфозории, начиная с самой огромнейшей египетской керамиды до закожной блохи, которую глазами видеть невозможно, а угрызнение ее между кожей и телом. Государь поехал.
Осмотрели керамиды и всякие чучелы и выходят вон, а Платов думает себе:
«Вот, слава богу, все благополучно — государь ничему не удивляется».
Но только пришли в самую последнюю комнату, а тут стоят их рабочие в тужурных жилетках и в фартуках и держат поднос, на котором ничего нет.
Все слова здесь употреблены неправильно. Пирамиды названы керамидами, из тужурок произошли тужурные жилетки и т. д. Для человека, знающего литературный язык и правильное употребление слов, сами слова этой вещи смешны, тем более что ошибки в них не случайны, а вводят новое понимание вещи, другое ее осмысливание. Мы в обычном слове не чувствуем, откуда оно произошло: а когда в народе называют адмиралтейство — адмиротечеством, то мы чувствуем, что говорящий хочет осмыслить слово и связать его со словом отечество.
Такие неверные толкования значения слов называются народной этимологией и служат признаком живости восприятия слов, присутствия ощущения его настроения.
Но нужно помнить, что часто эти слова попадают в такую аудиторию, на такого читателя, который не знает настоящего значения слов, и тогда ему просто не смешно.
Михаил Зощенко говорил мне, что до широкой публики, до широкого читателя доходят те его вещи, которые написаны самым простым способом и смешны не по словам, а по сюжету.
В хорошей сказовой вещи самый сказ есть сюжетный прием, который и служит оправданием сказа.
Возьмем хотя бы эту повесть о блохе. Содержание ее такое: англичане подарили Александру I стальную заводную блоху. Блоха эта могла танцевать. Николай I решил превзойти англичан и отдал блоху в Тулу к мастеру Левше. Тот ее подковал. Это был подвиг и в то же время техническая бессмыслица: блоха больше не танцевала. Это и представляет основное сюжетное построение вещи. Написана же вся вещь в страшно хвастливом стиле: русские хвалятся своей изобретательностью и кроют англичан, как хотят.
Техническая же бессмысленность дана вторым планом, замаскирована хвастливым тоном.
Рассказчик как будто не понимает значения того, что он рассказывает; читатель сам догадывается о значении слов. Таким образом, в хорошей сказовой вещи сказ — своеобразная окраска слов — является не средством украшения только словесного материала, но и определенным сюжетным приемом, вносящим иной смысл во все произведение.
Стихи пишут очень многие. Из грамотных людей редко кто избег этой повинности и почти каждый сложил несколько стихотворных строк.
Редакции все стихами завалены совершенно. Хороших, технически грамотных стихов присылаются сотни.
Поэтов, умеющих писать и могущих быть напечатанными, — тысячи, а потребителей на товар, который они производят, очень мало или почти нет.
Если вообще нужно предостерегать от слишком раннего превращения писания в профессию, то особенно резко нужно предупреждать поэтов.
Поэзией у нас сейчас прожить невозможно и не нужно, потому что поэт не может быть гарантирован, что у него каждый месяц будут выходить стихи.
У таких поэтов, как Пушкин и Блок, бывали годы молчания, и если бы они жили только стихами, то они должны были бы или писать плохо, или умереть с голоду.
Нужно предупредить начинающего писателя еще об одной опасности.
Сравнительно легко написать первую книгу.
Первую книгу пишем не умением, а тем запасом знаний событий, которые есть у каждого человека, и особенно у человека, пережившего революцию[108].
Это как тогда, когда речка взломает лед и сносит стога, сносит мосты, но потом писателю приходится течь годами, и вторая-третья книга пишется гораздо тяжелее, гораздо труднее, чем первая, тем более что в первой книге мы расточительны.
Мы тратим материал, засовываем его всюду, не жалеем себя; на вторую книгу простого житейского материала уже меньше, а опыта, умения брать новые вещи, техники еще мало.
И вторая-третья книга молодого писателя обычно дает разочарование.
У нас, благодаря целому ряду культурных условий, не очень внимательны к молодому писателю. Сначала его страшно хвалят, тащат на первое место, ждут от него, что он завтра будет Толстым; за вторую книгу его ругают так, как будто он в первой книге взял деньги в долг и сейчас не отдает.
И нужно уметь выдержать этот перерыв в похвалах.
Нужно уметь продолжать работать уже тогда, когда спал первый успех, при этом знать, что не вторая и первая, а, может быть, третья книга писателя для него решающая.
В разных руководствах для молодых писателей подробно рассказывается о том, какие бывают стихи; говорится, что существуют ямбы и хореи, и что эти ямбы и хореи отличаются друг от друга местом ударения, и что, значит, русский стих состоит из слов, которые расставлены так, что ударения в них чередуются правильным образом.
Если с этой точки зрения вы потом подойдете к современным русским стихам, то вы увидите, что они написаны не так.
Что такое стих?
Стих противопоставляется прозе тем, что в стихах существует определенное задание, определенная система, способ расположения слов, которые потом повторяются много раз.
Таким образом, сравнительно с прозаической речью в стихотворную речь вводится еще одно начало — ритмическое.