Vita Nostra. Работа над ошибками - Марина и Сергей Дяченко

— У него изменилось расписание, — старик потопал на крыльце, сбивая снег.

Сашка открыла рот — и закрыла, как рыба.

— Заходите, — он открыл перед ней дверь.

— Мне неловко, — пробормотала Сашка. — Вы из-за меня… босиком в снег… и я только на минутку, только спросить…

— Заходите, — повторил он мягко.

Сашка на секунду задрала голову, будто спрашивая разрешения еще раз сюда войти — у дома. Под крышей нависали сосульки, мелкие, не опасные, похожие на леденцы из детства. Чердачное окошко было занесено снегом почти полностью. Дом, казалось, смотрел на нее благосклонно. Без обиды.

— Я хотела спросить, — она переступила порог, — не случилось ли чего… с ним.

— Он здоров, — старик прошел на середину гостиной, где на пустом обеденном столе помещалась шахматная доска с расставленными фигурами и рядом — большая лупа. — Но, я полагаю, вы с ним расстались…

— Вы знаете, — быстро сказала Сашка, — у нас ведь… ничего и не было. Мы не… ссорились. Просто… есть разные обстоятельства. Я не могу толком объяснить…

Он понимающе кивнул, нащупал спинку стула и осторожно сел, как человек, не очень полагающийся на зрение.

— Неужели он мог оставить вас одного, — вырвалось у Сашки. — Неужели он… больше не бывает в Торпе?!

— Он бывает, — ее собеседник улыбнулся. — И я не один, ко мне приходит очень хорошая помощница по хозяйству, каждый день. А Ярослав очень занят. Именно сейчас у него начинается новая жизнь…

Сашка похолодела: женщина?!

Напольные часы с большим маятником, на которых когда-то лежала белая пилотская фуражка, отсчитывали время затянувшейся паузы.

— Новые маршруты, — снова заговорил старик. — Трансатлантические. Он всегда этого хотел.

Он наблюдал за ней — не как чужой и не как зевака, не с любопытством, а скорее, с сочувствием. Сашка сделала над собой усилие и улыбнулась ему, без радости, но хотя бы с облегчением.

Старик кивнул, будто чем-то удовлетворенный:

— Знаете, я рад за него. И мать его, думаю, тоже бы порадовалась…

Он облокотился о стол и сделался для Сашки частью дома, а дом стал продолжением этого человека. За спиной у сидящего старика проявились из воздуха давно ушедшие смыслы — очень красивая женщина в летнем платье, пожилые супруги, младенец на руках юного мужчины и даже, кажется, большая лохматая собака и еще какие-то люди, как единое грамматическое целое, как переплетенные символы из книги-активатора, полные гармонии, живущие во времени — утекающие все дальше в прошлое…

Качнулся маятник. Тени распались, унося с собой смысл, остался запах сердечных капель.

— Меня зовут Антон Павлович, — сказал отец Ярослава. — Легко запомнить. Как Чехова…

Он вдруг засмеялся:

— Я так говорил всегда новым ученикам в шахматном кружке. Одна девушка потом очень долго звала меня Александром Сергеевичем… А вы, значит, Александра.

х х х

Она почистила двор от снега большой лопатой, до самой земли. Под конец едва могла разогнуться.

Она постояла, положив ладони на ледяной капот серебристой «Мазды». Машина ничего не могла ответить, только поманить старым запахом, запертым в салоне.

— Что мне ему передать, — спросил Антон Павлович, — когда он позвонит?

— Если можно, — шепотом сказала Сашка, — я еще раз зайду к вам… Послезавтра. И тогда я скажу… что ему передать.

х х х

Общежитие снова казалось безлюдным, будто корабль-призрак. Все живое, что тут до сих пор обитало, разошлось по комнатам и зубрило, повторяло, тренировалось перед завтрашним зачетом. Сашка одну за другой воспроизвела на доске сто учебных схем — сперва четные, потом нечетные, потом вперемешку. Вытерла обильный пот на лбу и более-менее успокоилась: она, безусловно, готова. Ярослав над океаном может чувствовать себя совершенно уверенно; впрочем, он ведь ничего не знает о Сашкиной войне с собой и Физруком и никогда не узнает о Фарите Коженникове. Ярослав думает, что мир предсказуем и местами даже справедлив. Он инстинктивно убежден, что достаточно полагаться на повседневность и безошибочно делать свою работу, и тогда, конечно, все будет хорошо. Миллионы людей благополучны и живы, и ничего ужасного с ними не случается…

Сашка вздохнула и развернула текстовой модуль номер восемь, самый потрепанный учебник, который доводилось ей видеть.

— Книжечка-книжечка, — пробормотала себе под нос, смеясь, но вовсе не чувствуя веселья. — Покажи мне фрагмент вероятного будущего…

Текстовые параграфы восьмого тома не грохотали, как танковые гусеницы, — они выли инфразвуком, будто землетрясение, превращающее горы в пыль. Сашка прочитала страницу, другую, третью…

«…Все, бывшее извне, сделалось враждебным. Все, бывшее внутри, стало избыточным. Сашка почувствовала, как растворяется, растекается бульоном то, что с детства она привыкла считать собой, девочкой, дочкой, человеком, личностью…»

Вскрикнув, она отшвырнула учебник. Тот упал обложкой вверх, раскрытый, как летящая птица. Сашка придавила его ногой, будто опасаясь, что книга высвободится, и начала рвать на части, и не остановилась, пока весь пол не покрылся мелкими бумажными лоскутами.

х х х

— Здравствуйте, Самохина… Я уже начал забывать, как вы выглядите.

Сашка положила перед ним на стол свою старую зачетку. Рядом на столешнице лежала ведомость — Сашкины однокурсники побывали здесь все по очереди, и напротив каждой фамилии была проставлена оценка.

Последняя в списке, она нарочно явилась позже, чтобы не торчать перед закрытой дверью и не заражаться общим напряжением. В гардеробе среди мокрых курток столкнулась с Костей, и тот вдруг взял ее за руку выше локтя и удержал:

— Послушай…

— Все нормально, — Сашка натянуто улыбнулась.

Посмотрела на его ладонь на своем рукаве. Костя смутился и отпустил ее руку:

— Он сегодня добрее обычного. Никого пока не зарезал… Удачи, слышишь?!

И вот — она переступила порог аудитории, где не бывала три месяца. За окном стемнело, завывал ветер, и снежинки клевались в окно, будто птицы Альфреда Хичкока.

— Ну что же, Самохина, — раздумчиво продолжал Физрук, откинувшись на спинку стула, скрестив на груди огромные руки, — вы правда думаете, что можно весь семестр не ходить на занятия и получить у меня зачет?

На краю стола лежал толстый зеленый маркер. Сашке было трудно не возвращаться к нему взглядом. Позавчера ей казалось, что она справится, что преданность каторжной учебе выручит ее, как всегда выручала. Но сейчас Физруку достаточно было взять в руки зеленый фломастер, чтобы перечеркнуть все ее усилия: поскрипывая стержнем по доске, он воспроизведет схему, способную внедриться в сознание и разложить живьем.