Vita Nostra. Работа над ошибками - Марина и Сергей Дяченко

— Чему ты удивляешься? — спросил Ярослав, поймав ее взгляд. — У меня еще прадед с прабабкой жили в Торпе…

— Ага, — хрипло сказала Сашка и вдруг спохватилась: — А твой отец, он же тебя ждет, наверное?

— Его нет дома, — Ярослав загнал машину во двор. — Они с товарищами играют в шахматы, когда хорошая погода — в парке, а если нет — то в библиотеке…

— Но ведь он знает, что у тебя сегодня рейс!

Сашке вдруг захотелось, чтобы открылась дверь и на порог вышел пожилой человек и чтобы весело пригласил пить чай… или не весело, а настороженно… но пусть бы он появился и разбил напряжение этой минуты, потому что Сашка никак не может решить, совершает ли она выбор, преступление или глупость.

— Я позвонил ему, — Ярослав отпер дверь, — и попросил сегодня не торопиться… Не волнуйся, я вас познакомлю. Потом.

В последний раз помедлив, она поднялась вслед за ним на скрипучий порог. Осторожно коснулась дверного косяка; дом был спокойный, гладкий, как вода в лесном озере в безветренный день, здесь никогда никого не били, здесь даже бранились не часто, но одиночество затемняло окна, будто черные шторы, а давнее чувство потери наполняло воздух горечью. Все, кто здесь жил, оставили по себе множество теней — старых, почти выцветших, новых, тщательно хранимых, и хранителем всеобщей памяти был единственный живой человек — тот, кого сейчас не было дома…

Сашка отдернула руку — она зашла слишком далеко, это неделикатно — хуже, чем шарить по запертым ящикам.

— Заходи, — Ярослав пропустил ее в гостиную. — Садись…

Ну что за глупость — «садись», что за ерунда, они что, на уроке или на совещании? Зачем и куда она должна садиться?!

Переступив порог гостиной, Сашка слепо огляделась. Старая мебель и часы с большим маятником, книги, фотографии на стенах показались ей прозрачными, декорацией из мутного стекла. Сквозь них Сашка вдруг увидела, будто в ускоренной съемке, мелькание силуэтов и смыслов.

Это было похоже на упражнение, которое она делала когда-то для Портнова — нематериальные сущности измерялись числами и выражались знаками, но их нельзя было ни записать, ни вообразить. Цепочки смыслов тянулись и переплетались, отпечатывались друг на друге, преображались и тянулись дальше. «Я пытаюсь сбежать, — поняла Сашка, покрываясь холодным потом. — Я сейчас нырну в информационную составляющую, сброшу человека, как пустую шкурку, и улечу…»

— Кто ты? — тихо спросил Ярослав, и этот вопрос подействовал, как огонек именинной свечки между пальцами.

Сашка мигнула, заново ощутив свет, звук, запах старого дома с легкой ноткой сердечных капель; Ярослав стоял у противоположной стены, его белая фуражка лежала на корпусе часов с большим маятником.

— Кто я? — повторение вопроса злит собеседника, но дает время на размышление.

Правда, о чем ей размышлять, Сашка пока не придумала.

…Почему он спрашивает?! Он взял ее за руку, привел в этот дом… В таких случаях люди начинают целоваться, едва переступив порог… Но никогда не устраивают допросов!

…Но ведь она хотела, тогда, в машине, чтобы он хоть о чем-то спросил.

— А если я не отвечу, — сказала она беспомощно, — что ты сделаешь?

Кажется, он ждал от нее другого. Может быть, хотел, чтобы она рассмеялась и превратила все в шутку? Или был уверен, что она немедленно объяснится — понятно и просто?

— Понимаешь, — он помолчал, — я не верю ни в приворотное зелье, ни в гипноз посреди улицы… ни в судьбу, ни в любовь с первого взгляда. Но с тех пор, как мы с тобой встретились, я ни о чем не могу думать, кроме тебя. Это ненормально, Саша. Это похоже на… кстати, на что это похоже?

— С тех пор как мы с тобой встретились, — сказала Сашка, — я… очень тебя люблю. Это правда. Больше ничего не могу сказать…

— Последний вопрос, — он посмотрел очень серьезно. — У меня есть выбор, любить тебя или нет?

Ей снова показалось, что стены делаются прозрачными, и сквозь них силуэтом проступает Торпа — или нет, не Торпа, а красный город из Работы над Ошибками. И в центре города стоит ратуша с флюгером на крыше.

— Дай мне, пожалуйста, бумагу и ручку, — сказала Сашка.

Он удивился, но, кажется, и почуял надежду. Возможно, представил, как Сашка пишет на листе бумаги свою страшную тайну, которую нельзя называть вслух? Без слов вышел в другую комнату, вернулся; Сашка стояла, оцепенев, над массивным столом из цельного дерева, который помнил в этой комнате веселье и разносолы, гостей, шампанское, гробы…

Ярослав положил перед ней листок из школьной тетради в клеточку и шариковую ручку.

— Саша… что с тобой?

— Ничего, — она смотрела в пространство.

— Я не хотел тебя… обидеть, — сказал он напряженно. — Если ты сейчас скажешь, что ты… колдунья, или русалка, или ангел, упавший с неба, я поверю. Я уже готов. Просто я… чувствую манипуляции, понимаешь. Иногда и сам не рад, но не могу же сделать вид, что ничего не происходит…

Сашка вертела в пальцах ручку.

— Знаешь, — сказал он решительно, — прости меня. Я дурак. Забудь, что я говорил, иди сюда…

Он подошел ближе, накрыл ее волной запаха, который дурманил и лишал воли. Сашка сжала зубы…

Знак «привязанность», а поверх него, не отрывая стержня, — «созидание». Портнов учил ее распознавать и воспроизводить знаки, а потом она сама научилась изъявлять их. А еще потом Стерх научил ее выражать идеи через то, чем они не являются…

Этот символ, существующий в трех измерениях, развивающийся во времени, делящийся на два, а потом на четыре, как оплодотворенная яйцеклетка, — любовь. А если сделать вот так, — Сашкина ручка чуть не прорвала бумагу, — это больше не является любовью. Это не ненависть, не равнодушие, не обида, не отчуждение — но это и не-любовь… Кажется, это свобода.

Сашкин взгляд остановился на широком белом подоконнике — там, под приоткрытой форточкой, стояла оплывшая свечка и валялась рядом красная китайская зажигалка. Сашка щелкнула колесиком, выполз язычок пламени, охватил символ на листке бумаги, и линии в последний раз задергались в огне…

«Пожалуйста, всегда утилизируйте материальное воплощение ваших занятий», — так сказал Стерх.

Пепел просыпался на подоконник. «Насвинячила в чудном доме», — подумала Сашка. Ярослав по-прежнему стоял у стола, бледный, с огромными темными глазами, с каплями пота на лбу.

— Саша…

— У тебя есть выбор, — сказала она с кривой улыбкой. — Ты свободен. Не люби.

х х х

У входа в Институт ей наперерез бросился Костя:

— Где ты была?!

— Не нарывайся, — процедила Сашка сквозь зубы. — Бойкот, забыл?

— Да мне наплевать на бойкот! Где ты была, Самохина, Физрук тебе прогулы рисует!

Сашку передернуло. Одна мысль о том, чтобы когда-нибудь еще явиться на занятие к Физруку, вызывала у нее тошноту.