Безжалостные боги - Эмили А. Дункан

И даже то, что ее боги считались всемогущими, мало что меняло. Будь это так, неужели бы они не помешали этому случиться? Неужели бы не наказали транавийцев за все их мнимые проступки?

Надя не стала с ним спорить, когда он поднял эту тему. А существо разразилось скрежещущим, ужасающим смехом, стоило Серефину озвучить свои мысли.

– Ваши ничтожные жизни для них не больше соринки в глазу. Эта клиричка сделала очень много, после того как прибыла в Транавию. Ты еще увидишь последствия ее действий. Но не сразу.

– Что ж, теперь мне ясно, что ты ничего не знаешь о калязинских клириках, – через секунду продолжило существо. – Жаль. Впрочем, какой тебе прок от этих знаний? Ну, кроме, пожалуй, понимания, как справиться с надвигающейся бурей.

Серефин вздохнул. Он так устал. И эта прогулка лишала его последних сил. Может, именно этого и добивалось существо? Вот только Серефин не собирался так охотно сдаваться. И не собирался ни на что соглашаться вслепую.

– Что ты хочешь выпытать из меня, мальчишка? Историю? Объяснение? Я не обязан отвечать на твои вопросы. Я ничего тебе не должен. Зато ты мне обязан всем. Твой отец продолжал бы жить, если бы не я. И если бы не я, ты бы не воскрес.

Услышав эти слова, Серефин застыл. А существо вновь повернулось к нему.

Серефин вдруг понял, что они стояли под тем же самым деревом, что и в момент их встречи. Огромное, необъятное, просто нереальных размеров, со сморщенными коричневыми листьями, которые изо всех сил держались за ветки, когда их трепал пронизывающий холодный ветер. У него свело живот.

– Ах, ты разве не знал? Ну конечно, нет. Ты же транавиец, как я мог забыть. Как думаешь, сколько людей бы смогли пережить то, что сотворил твой отец? Сколько людей смогло бы выжить, получив такой шрам?

Шрам? У него не было никакого шрама. Ну, если не считать тот, что пересекал глаз.

Существо щелкнуло пальцами.

– Ладно, ладно, ладно. Твой вид так мало видит. Так мало знает. Вы словно дети, бродящие по миру и играющие с силами, которые не понимают. Вы упрямы, но все равно сломаетесь. Ты уже ломаешься.

Серефин закрыл глаза и дрожащей рукой скользнул вверх по груди к шее. Пальцы тут же наткнулись на бугристый, гладкий шрам, словно кто-то перерезал ему горло ножом. Он не помнил, что происходило после того, как Жанета толкнула его во тьму. Возможно, это и к лучшему. Ему не хотелось вспоминать, как он умер. Но он не осознавал, что не заметил шрама.

Как он мог его не заметить?

И неужели все во дворце вежливо делали вид, будто на его шее ничего нет?

– Твой вид создал таких очаровательных существ, как Стервятники, но ты не один из них. Ты, милое дитя, совсем другой человек. И именно я сделал тебя таким. Я скажу тебе, чего хочу, но не жди понятных объяснений, ты их просто не вынесешь, и мне придется вновь собирать тебя по кускам, а это очень утомляет. Знаешь, нет ничего приятного в том, чтобы нянчиться с ребенком, который не может держать себя в руках.

– Ох, погоди, – тут же продолжил он. – Я вас перепутал. Вы все на одно лицо, так что ничего странного, что мне трудно за вами уследить. У него другое предназначение, но ты… ты мой. Я и так уже долго оттягивал это.

Серефин тяжело привалился к дереву.

– Разве ты еще не сложил все воедино? – поинтересовалось существо. – Неужели не догадался сам? Ты умен, но, как оказалось, недостаточно.

Бог – или не бог – наклонил голову, и Серефин мог бы поклясться, что на его пугающем лице-черепе появилась ухмылка.

– Я хочу мести.

Если переобучение считалось жестоким, то превращение – настоящим кошмаром. Вопли, разносящиеся по Соляным пещерам, на которые он раньше не обращал внимания, сейчас пробирали его до костей, мешая закончить изменения и причиняя невероятную боль.

И это… отчего-то ощущалось намного хуже, чем раньше. Ему не хотелось этого. Он столько сил приложил, чтобы забыться в этой грубой темной силе, а в итоге сейчас она ускользала сквозь пальцы.

И как бы сильно ему ни хотелось, чтобы это закончилось, как бы ни жаждал тишины, он все еще ощущал ее руки в своих волосах и ее губы на своей коже. За те мгновения ей удалось прорваться сквозь защитные стены и вернуть его к подобию того, кем он больше не мог быть. Она выводила из себя и оглушала своей силой… огромной силой. Его и раньше привлекал ее огонь, так что и в этот раз он сгорел в этом пламени.

В его голове вспыхнули воспоминания, обрывки связных мыслей. Он пытался подавить их, но у него ничего не получалось.

Его пальцы впивались в стены из костей, ноги подкашивались, а тело сопротивлялось. Тихое пение, что расползалось из глубин пещеры, вызывало агонию. Он с трудом поднялся и толкнул плечом двери костяного святилища.

Он оставил ее лежать в луже крови… огромного количества крови. И здесь до сих пор витал запах: резкий, с металлическими нотками и дополненный ее ароматами.

Его руки дрожали. Пальцы покрывала кровь.

Ему следовало подойти ближе, но он не мог смириться с мыслью, что совершил нечто немыслимое. Не тогда, когда он достиг хоть какой-то связности. Не тогда, когда до достижения цели оставалась лишь пара шагов.

Его звали… Его звали…

Это знание пропало, стерлось из памяти, и ему не удавалось вызвать его вновь. Да он и не хотел знать свое имя. Но так получилось. Это произошло. Как можно желать что-то и чувствовать из-за этого такую беспросветную злость?

Он подошел достаточно близко, чтобы разглядеть, как поднимается ее грудь от дыхания, почувствовать пульс, бьющийся на горле и отдающийся барабанной дробью по его коже. Ритмичной, но слабой, едва заметной, угасающей. Кровь залила ее светлые волосы, растеклась по лицу.

Он не обладал силами исцеления. Он умел лишь разрушать, создавать хаос и бедствия, причинять боль, много боли, океаны боли.

Но она умирала, и он знал ее имя. Вспомнил ее.

Землю укутал снег, а мех на ее шапке покрылся коркой льда. От холода ее щеки покраснели, и на них еще сильнее выделились бледные веснушки. Держа руки на рукоятях своих ворьенов, она наблюдала за ним с настороженным любопытством, которое никогда не перерастало в ненависть. А ведь он ожидал этого чувства и даже хотел. Ведь как все проще бы стало, возненавидь она его.

Все стало бы просто великолепно.

Она не собиралась произносить его имя. Оберегала его, хранила, но все же не смогла сдержаться.

Ее голос, шепчущий его имя, стал единственным якорем. Единственным воспоминанием, которое у него не смогли отнять. С которым он сам не желал расстаться.