Период полураспада - Елена Котова

– Галь, ну что там антисоветского… Я даже не припомню чего-то такого особенного. Но чтобы за какой-то анекдот посадить? А ребенка в детдом?!

– Наташ, говорю тебе, выходи замуж за Зорана и уезжай ради бога.

– А ты?

– Что я? Я присматриваюсь. Самых перспективных уже расхватали… Присматриваюсь, одним словом. Но, что выйду за дипломата, можешь не сомневаться.

– Ой, Галка, ни на минуту не сомневаюсь, – Алочка залилась смехом. – С твоим умом, с твоей внешностью… Ты просто создана быть женой посла.

– Увы, не посла… Я же тебе говорю, самых перспективных уже разобрали.

Катя по вечерам продолжала вздыхать на кухне:

– Алка любит его, Маруся. Зорана нельзя не любить. Такая порода, такое необыкновенное благородство. Человек нашего круга. Зачем ему уезжать? Остался бы в Москве, работал. Что будет с Алочкой, если он уедет?

– Катя, им еще учиться больше двух лет…

– Ты думаешь, все же разрешат выходить замуж за иностранцев? Я думаю, разрешат, Югославия все же коммунистическая страна. Ах, я уже ничего не понимаю… Соломон никогда ее не отпустит….

– Катя… Если ума хватит, он-то должен отпустить. Но разве дело в Соломоне?

В августе Зоран вернулся из Белграда, они с Наташей поехали в Гагры перед началом занятий в институте. Сняли комнату с террасой, лежали на пляже на раскаленной гальке, вечером бегали на танцы. Покупали на базаре помидоры и фрукты, Наташа жарила картошку в пристроенной к дому кухне, выносила шкворчащую сковородку в замощенный дворик, они сидели за столом, запивая еду терпким грузинским копеечным вином. Зоран рассказывал, как Грузия похожа на Македонию – есть такая маленькая республика в Югославии. Попытка поехать в гости к его семье окончательно убедила его, что нельзя ждать окончания института. Почему не пожениться раньше? Наташа отвечала, что не знает, как ей подготовить к такому решению родителей. Да и всю квартиру… Бабушка, Дарья Соломоновна, умирает, отец сходит с ума, заламывает руки, как всегда… Не мог ей простить даже и эти две недели в Гаграх, возмущался, что у дочери нет сердца – едет развлекаться, когда бабушка… Страшно так говорить, но пока бабушка… Нет, раньше точно говорить ни о чем нельзя.

– Ты не раздумаешь ехать со мной в Югославию?

– Зоран, я не могу и не хочу жить без тебя. Просто не надо этот вопрос решать с кондачка.

– С кондачка… – удивился Зоран, – никогда не слышал такого слова!

– У нас в семье все так говорят, – рассмеялась Наташа. – С кондачка, понимаешь? Не обдумав ничего, просто так… Понимаешь?

– Конечно понимаю, что тут не понять, – Зоран подлил вина в стаканы. – Смешно звучит, «с кондачка…» Давай быстро вымоем посуду и пойдем на танцы, а?

– Давай!

– Только пообещай, что мы поженимся следующей весной, – Зоран пересел на лавку рядом с Алкой и крепко прижал ее к себе, – обещай мне это…

– Обещаю… А через два года мы уедем к тебе в Белград…

– Ты этого в самом деле хочешь?

– Да…

– Нам будет лучше в Югославии, поверь…

– Я знаю… Доживем до весны.

Весной следующего года Зорана вызвали в деканат. Не может советская страна учить за народные деньги инженера для Югославии, где идут такие антисоветские процессы. Летом вам придется уехать. Если сейчас сами напишете заявление об отчислении, то сможете доучиться этот семестр.

Наташа и Зоран упаковывали его вещи в комнате общежития. Наташа старалась не плакать… по крайней мере все время. Зоран вызвал такси, чтобы ехать на Киевский вокзал. До Белграда ехать было двое суток и еще полдня. Через Карпаты, Румынию… Наташа притащила пирожки с капустой, которые ночью напекла тетя Мила. Зоран закрыл крышку чемодана. «Присядем», – сказала Наташа.

В комнате опустел письменный стол, со стен исчезли фотографии. Остались только голые гвоздики, на которых всегда висели пальто и пиджаки Зорана, непременно на плечиках… «Как много, оказывается, тут гвоздиков…» – Наташа обвела взглядом стены, перевела взгляд на Зорана. Они молчали, Наташа старалась запомнить все черточки, все лучики, разбегающиеся от глаз.

– Пошли, – сказала она, – такси, наверное, уже пришло.

– Наташа, я обещаю, что вернусь. Я приеду тебя забрать.

– Пойдем, Зоран…

– Я буду каждый день тебе писать. Самое позднее через год приеду. Мы тут поженимся и уедем уже как муж и жена. Ты веришь мне?

На вокзале Зоран занес свои чемоданы в купе и вышел на платформу. Они стояли с Наташей, обнявшись. Наташа не плакала. Зоран целовал ее и шептал, что она должна его ждать. Он все сделает, чтобы ему разрешили приехать и пожениться в Москве. Прозвучал третий звонок, Наташа подняла на Зорана глаза:

– Я жалею только об одном… Что не успела забеременеть.

Зоран почувствовал, что дыхания, которого и так не хватало, на минуту не стало вовсе: «Наташа…»

– Молчи… Если бы только ты оставил мне ребенка, мне было бы легче пережить… Иди в вагон… Поезд вот-вот тронется. Я люблю тебя…

Зоран вскочил на подножку:

– Наталочка, я вернусь, вот увидишь… – поезд тронулся, Наташа шла рядом с открытой дверью вагона:

– Конечно, ты вернешься… Я буду тебя ждать.

– Я вернусь, Наталочка… моя королева Кристина. Я буду кажды-ый… де-е-ень те-бе писа-а-а-ать письма, слы-ы-ыши-ишь…

Наташа стояла на перроне, поезд все удалялся, она уже не видела Зорана, он оставался только на ее пальцах и на губах. Если бы только его кусочек был бы у нее под сердцем…

– Галка, молодец! Решилась-таки наконец, – Алка пила чай, слушая рассказ о новом персонаже в жизни Гали Савченко. Володя Зайцев закончил МГИМО, распределился в Министерство иностранных дел, неделю назад они подали заявление в ЗАГС. Галка рассказывала что-то о родителях жениха, думая, что Алка так и не ответила на ее вопрос, пишет ли Зоран.

От Зорана пришло лишь одно письмо, через месяц после отъезда. Родительская квартира в Белграде его дождалась, он, судя по всему, сумеет устроиться в университет и доучиться на инженера. Он просил свою королеву Кристину ждать его. Самое позднее через год, к лету, он приедет в Москву забрать ее. Они обязательно поедут на Адриатику, брат уже пообещал дать ему машину…

Алка перечитывала письмо Зорана по вечерам, а Соломон зудел, что дочь не должна писать никаких писем за границу: отношения с Югославией окончательно испортились. Когда у Алки кончались силы слушать отца, она собиралась и уходила к Гале.

– Да… Теперь тебе будет не до меня, а я так привыкла сидеть у тебя вечерами. Только у тебя я в состоянии заниматься, – улыбнулась Алка. Она с трудом представляла себе, что ей снова придется ходить по вечерам в библиотеку. Ей было трудно смотреть на однокурсников, не менее трудно, чем сидеть дома на Ржевском, слушая вздохи матери и зудение отца.