Вкус одержимости - Елена Лабрус

— И где он теперь? — посмотрела я на обычную круглую стеклотару в его руках.

— Кира забрала его с собой. Когда уходила в тот день. В последний день. Коробку выкинула по дороге. Я нашёл её потом в кустах. А бутылка, — он тяжело вздохнул. — Её осколки валялись на обочине… в том самом месте.

Приятное тепло поднималось из желудка, мягко разливалось по всему телу, размывая реальность. Мозг потихоньку затуманивался. Совершенно неоправданно становилось уютно и хорошо даже рядом с Аланом Арье. И его слова словно проходили теперь через какой-то фильтр, прежде чем осознавались.    

— Именно эту бутылку, что вы собирались открыть в её тридцатый день рождения? — переспросила я. — Она забрала её и с ней в руках погибла?

— Считаешь символично? — он хмуро усмехнулся.

— Словно она, — я запнулась, оценив его пустой, устремлённый в потолок взгляд, — знала, что не доживёт?

И, не смотря на алкогольную благостность и слабость, изнутри меня словно толкнули.

Или не хотела дожить? Я разволновалась, что эти слухи о самоубийстве, может, были не так уж и далеки от правды. И, может, папа совсем и не виноват, если она сама шагнула под колёса?

Но как спросить, что узнал в «Кит-Бур-Сервисе» Алан Арье? Что он собирается делать с пленником? И один ли у него пленник, или остальные тоже где-то в подвале? А ещё эти слухи про то, что он вампир…

Голова шла кругом то ли от чёртова кальвадоса, то ли от всех этих мыслей.

— А сегодня мне сказали, что она мне изменяла, — явно решил меня добить мистер Неожиданность, словно вывалив на голову ведро льда.

— С кем?! — вырвалось у меня непроизвольно.

То есть теперь понятно какого хрена он сегодня пьёт. Но «изменяла»?

Он засмеялся. Глухо, недобро, нехорошо. И я уже проклинала свою несдержанность, но честное слово, не могла представить: как, на кого можно променять этого бога. Красивого, сильного, умного, привлекательного, — Заткнись, чёртов кальвадос! — привлекательного во всех смыслах. На кого?!

— Хотел бы я это знать. Но, боюсь, тогда у меня будет столько врагов, что это никогда не закончится, — он опрокинул бутылку, выливая в рот последние капли. И швырнул её со всей силы в камин.

По топке разлетелись осколки. А он сел, опустив голову и свесив руки между колен.

— Я поклялся убить того, кто убил мою жену.

— Убить? — едва слышно прошептала я. Сердце оборвалось. Убить?!

— И, возможно, сегодня я его нашёл, — он встал.

— Кого? — следом испуганно подскочила я.

— Того, кто сбил мою жену. Пойдём, — кивнул он.

И я бы с радостью пошла. За ним — куда угодно. Но пол почему-то качнулся под ногами, и я глупо хихикнула.

 — Крольчонок, да ты пьяна, — удивился мистер Самый-сексуальный-в-мире-мужик, когда, слегка пошатываясь, я пошла к лестнице.

Убить… он нашёл… он хочет его убить…

Красной лампочкой мигало у меня в мозгу, но ускользал не только пол из-под ног, но и смысл слов.

— Тс-с-с, — повернувшись, подняла я палец, грозя насмешливым злым горгульям, а потом ткнула в грудь подошедшему следом Алану Арье. — Мне нравится, когда ты зовёшь меня крольчонок.

— Не поверишь, мне тоже, — обнял он меня. — Пошли спать, крольчонок.

И от тяжести руки, что легла мне на плечи, я почувствовала такой душевный то ли покой, то ли подъём, что казалось, горы могу свернуть. А вернее одну, ту самую единственную неприступную гору.

Я прислонилась я к его плечу, пока мы поднимались по лестнице.

Нет, он этого не сделает. Никого не убьёт и не покалечит, потому что тогда его посадят. А я не хочу, чтобы его посадили. Я ему не позволю. Я его отговорю. Я смогу…

— Что ты делаешь? — удивилась я, когда уложив меня в кровать, он вручил мне фонарик и достал из комода простынь.

— У меня есть для тебя одно волшебное средство от бессонницы.

— Что? — удивилась я.

— Снотворное. Называется Волшебный плед. Ну или простынь, покрывало, накидка — назови как хочешь. Но в оригинале это был плед, — он невозмутимо развернул и встряхнул тонкую ткань. — Иди сюда, — заставил меня сесть рядом, а потом накрыл с головой вместе с собой.

— Волшебный плед? — включила я фонарик и осмотрелась.

Вышел уютный шалашик.

— Да, крольчонок, — улыбнулся Алан Арье. И я уставилась на него, широко раскрыв глаза, а заодно и рот.

ОН… УЛЫБНУЛСЯ? МНЕ?

— Видишь, уже работает, — улыбнулся он ещё шире, сверкнув зубами. Протянул руку и слегка прикрыл мою отвисшую челюсть. — Настоящее волшебство. Мама придумала его, когда я был маленький. Она работала в больнице сменами, часто по ночам, а я боялся спать без неё. Лежал, ну ты знаешь, как это бывает, — он показал, словно вцепился в одеяло на груди, — и, боясь моргнуть, высматривая монстров, что прятались в складках штор, за креслом, в шкафу, под кроватью. Везде. Тогда она и придумала этот волшебный плед-невидимку. Место, где тебе ничто-ничто не угрожает. Не беспокоит и не мучает. Потому что все-все страхи, плохие мысли и воспоминания остались снаружи. А здесь, — он покрутил головой в маленьком шатре, верхняя точка которого была у него на макушке, — ничего этого нет. Здесь ты можешь разрешить себе быть такой, как захочешь. Свободной, лёгкой, счастливой, беззаботной. И ни о чём плохом не думать.

— И говорить всё, что захочу?

— Конечно. Здесь можно ничего и никого не бояться. Даже злого небритого волка, — улыбнулся он так, что честное слово, стало светлее.

— Тогда можно мне спросить? — выдохнула я, решив воспользоваться случаем, пока не выветрилось моё жидкое сорокаградусное мужество.

— Это убежище для одного. Меня здесь быть не должно.

— Но ты здесь.

— Ладно, — нехотя согласился он. — Иногда мама лежала со мной пока я не усну. Ложись!

Он держал руками Волшебную простынь, пока я расправляла одеяло и двигала подушки, устанавливая в них фонарик. А потом похлопала ладошкой рядом с собой, приглашая его лечь рядом.

Пружины матраса заскрипели под тяжестью его тела. И его лицо оказалось напротив моего.

— Что ты хочешь знать, Ника Тальникова?

— Алан Арье, за что ты меня так ненавидишь?

Она была так близко и так пьяна, да и во мне плескалось столько алкоголя, что реальность под этой тонкой простыней от нас ускользала.

— За что, — коснулась она моей небритой щеки, — ты меня так ненавидишь?

Дьявол! И что я мог ей ответить?

Что я обижаю её потому, что пытаюсь защитить? От себя.

Что, когда не ответил на её прикосновение — это не потому, что ничего не хотел сильнее, чем почувствовать пальцами бархатистость её кожи, и поблагодарить за то, что она протянула мне свою руку. А потому, что не хотел давать надежду. Ни на что. Даже на такую малость как дружеское рукопожатие.