Сестра Звезды - Елена Жаринова

Пока я наивно строила планы, парень спустил из телеги вниз мою соседку. Бритоголовый уже схватил ее за спутанные черные волосы и сорвал пыльный плащ, как вдруг молодая женщина, оставшаяся в длинном темно-красном платье, украшенном изящной серебряной вышивкой по вороту и подолу, сделала неуловимый жест коленом, и могучий великан согнулся от боли пополам, отпустив от неожиданности свою пленницу. Та не долго думая бросилась бежать — именно так, как собиралась я. От досады и зависти я отчаянно дернула руками, но веревки держали крепко. Мне оставалось лишь ждать, чем все закончится.

Ждать не пришлось. За беглянкой вдогонку бросились все трое надсмотрщиков. Старший, извергая проклятия, прихрамывая, бежал позади. Очень скоро молодую женщину за волосы притащили назад. Она тяжело дышала, ее платье было заляпано грязью, но взгляд ее черных глаз, опушенных прекрасными ресницами, казалось, испепелял обидчиков. Бритоголовый подошел к ней, гнусно осклабился и вдруг со всей силы, как мне показалось, ударил ее ногой в живот. Женщина, закусив губу, упала на землю. Не успела она подняться, как старший надсмотрщик нанес ей еще несколько ударов, а потом, оставив ее валяться в пыли, кивнул своим помощникам. Те быстро раздели женщину, в клочья разорвав ее красивый наряд, приложили к плечу ей клеймо и уволокли вслед за другими невольницами. За все это время та не издала ни одного звука, и мне показалось, что она потеряла сознание. Ничто не могло остановить меня, я все равно решила рискнуть. И пусть потом меня забьют насмерть! Но наученные горьким опытом надсмотрщики были так бдительны, что держали меня крепче прежнего. И вот, обнаженную, с дымящейся на плече язвой от клейма меня быстро отвели внутрь помещения, в железную клетку, где уже находились остальные девушки. Измученные пережитыми испытаниями, мы по-прежнему хранили молчание и не подымали глаз друг на друга. Казалось, что все мы вдруг сделались совершенно равнодушными к своей будущей участи.

Старший купец Итака недаром слыл, как я узнала позже, самым богатым и удачливым торговцем на побережье Тонсо. Он не предлагал своему покупателю негодный товар, не пытался одурачить несведущих подделкой. На его прилавках появлялся только самый высший сорт, и рабыни не были исключением.

Несмотря на неволю и неминуемо приближающийся торг (он должен был состояться через две недели), несмотря на ежедневные воспоминания о далеких друзьях и о погибшей, — защищая меня! — Висе, я ловила себя на мысли, что наслаждаюсь давно забытыми ощущениями: благовонными ваннами, непрестанным уходом за волосами и телом, удобными, мягкими постелями, легкой и вкусной едой, быстро восстанавливающей силы, но не портящей стройность. Во внутреннем дворе оказался небольшой сад с квадратным прудом посередине; там мы могли гулять, дышать воздухом, быстро сгонявшим бледность с наших лиц, или купаться. В доме Итаки о невольницах заботились так, как будто это были принцессы.

В то же первое утро нас ненадолго оставили в покое. Скоро появились три темнокожие рабыни, сопровождаемые надсмотрщиками. Стройные бедра молодых женщин были обернуты пестрыми полотнищами шелковой ткани, доходящими до колен; груди едва прикрывали короткие рубашки с широкими рукавами до локтя; на темной коже ярко блестели многочисленные украшения: звонкие браслеты, кольца, длинные серьги, бусы. Лица девушек были раскрашены так, что глаза и губы казались неправдоподобно большими. Открыв замок, надсмотрщик велел нам выходить и следовать за рабынями. Я с удовольствием покинула клетку, моя темноволосая соседка с трудом поднялась и в сомнении остановилась, наверное, по-прежнему не желая подчиняться, но, встретившись взглядом с бритоголовым, хищно повела ноздрями и вышла вслед за мной.

Рабыни отвели нас в небольшое помещение, от пола до потолка выложенное каменными плитами, посреди которого была такая большая ванна, что в ней свободно поместились бы все шесть девушек. От ванны поднимался пар и исходил приятный аромат. Я первая с удовольствием залезла в воду и начала тереть себя травяной мочалкой, которую тут же бросила мне одна из темнокожих. Вскоре остальные невольницы последовали моему примеру. Когда мы начисто вымылись, рабыни дали каждой из нас чистое полотенце из шершавой ткани. Все это они делали молча — то ли были немыми, то ли имели строжайший запрет на разговоры с нами. Так же молча, жестами, рабыни указали нам на деревянные лавки, стоящие вдоль стены, а одна из девушек показала, что надо лечь на лавку ничком. Мы улеглись, и темнокожие девушки быстро растерли каждую из нас благовонным маслом, а потом появилась еще одна рабыня с ворохом пестрого шелка, из которого мы должны были выбрать себе одежду. Потом нам долго расчесывали волосы, еще чем-то душили, и наконец, одетых в странную, — особенно на светловолосой толстушке! — одежду, отвели в большую комнату, которая предназначалась нам в спальни. Богато, хотя и безвкусно убранная комната напоминала бы покои царицы, если бы не решетки на окнах, да беспощадно лязгнувший засов на двери.

Посреди комнаты прямо на ковре стоял серебряный поднос со всякой всячиной: лепешками, виноградом, кувшинами с молоком и медовой водой, сыром, наломаным маленькими, пряно пахнущими кусочками. Всю дорогу нас держали впроголодь, и теперь девушки жадно начали запихивать себе в рот вкусную еду. Все, кроме темноволосой женщины, которая с презрением посмотрела на нас, легла на одну из перин в самом дальнем углу и отвернулась к стене. Но тут же, громыхнув засовом, в комнату вошел надсмотрщик и слегка поддел лежащую ногой. Та, застонав, приподнялась, с ненавистью глядя на обидчика.

— Ты порядком надоела мне, рабыня, — сказал вдруг бритоголовый на языке Лесовии. — Я редко пускаю в ход кнут, жалея ваши нежные шкуры, но по такому случаю я уговорю Итаку выставить тебя на торги через месяц-другой, когда заживут рубцы на спине. У моих молодцов руки так и чешутся, они не привыкли нянчиться с бабами! Ешь давай, иначе пожалеешь, что твоя глупая мамаша родила тебя на свет.

— Я уже пожалела, — впервые заговорила женщина на том же языке. — Но верю, что настанет день, когда и ты, сын вонючей ослицы, пожалеешь о своей никчемной жизни.

И она метко плюнула надсмотрщику на блестящий сапог.

Тот ничего не сказал, но повернулся и пошел прочь. «Он идет за Итакой! — пронеслось у меня в голове. — Идет попросить, чтобы эту женщину выпороли нам всем для острастки. И уж тогда они ее не пощадят».

— Постой! — неожиданно для себя выкрикнула я и, сорвавшись к места, схватила надсмотрщика за мускулистую руку, когда он уже открывал дверь. От неожиданности тот не оттолкнул меня, и я успела быстро выпалить:

— Постой, не говори ничего Итаке! Эта рабыня больше не причинит тебе хлопот. Она совершила глупость, и я сумею ее в этом убедить. Она ведь так красива, что принесет твоему хозяину много денег.

Бритоголовый наконец пришел в себя и оттолкнул меня прочь, больно ударив вдогонку пониже спины.

— Не смей больше заговаривать со мной без разрешения, глупая девка, — бросил он, вышел и запер за собой дверь.

— Ну что, — с презрением сказала мне строптивая невольница, — чего ты добилась, маленькая подпевала? Надеешься, что эти свиньи сочтут тебя за свою?