Слушай Луну - Майкл Морпурго

Как я ни старалась держаться, сама я то и дело задремывала. Помню, меня вырвала из забытья какая-то возня где-то в другом конце лодки за моей спиной, затем послышались брань и плеск воды. Лодка сильно заколыхалась, и я оглянулась, чтобы посмотреть, что происходит. Матрос, сидевший у руля, отгонял пару мужчин, которые пытались забраться из воды к нам в шлюпку, и тут его самого ухватили за руку и утянули за борт. Я видела, как он вынырнул на поверхность и его начало относить в сторону. Он пробовал выплыть, но у него не получалось. Он мог лишь беспомощно барахтаться в воде. Море заглушило его крики, и он пошел ко дну. Мужчины уцепились за борт и полезли в шлюпку, она резко накренилась и черпанула бортом. Вода хлынула нам под ноги и очень быстро дошла до колен.

Мы все понимали, что лодка идет ко дну и не в наших силах ничего с этим сделать. Вода все прибывала и прибывала, и я отчаянно пыталась растолкать Селию. В самый последний момент мне удалось растормошить ее ровно настолько, чтобы она смогла сделать то, что я ей велела, – забраться ко мне на закорки. Лодка утонула. Мы очутились в воде. Холод мгновенно пронизал меня до самых костей. Я как можно быстрее поплыла прочь от всех этих людей, кричавших и бранившихся повсюду вокруг меня, прочь от всех этих рук, пытавшихся ухватиться за меня, прочь от всех этих жалобных воплей, взывающих к Богу, к кому угодно, – о помощи, которой не могли им оказать ни Бог, ни я.

Я до сих пор не знаю ответа на вопрос, почему мы держимся за жизнь даже тогда, когда не остается уже никакой надежды. Я плыла прямиком в открытый океан, где не было ничего, кроме обломков потерпевшего крушение корабля, кроме обломков сотен потерпевших крушение жизней, я плыла, захлебываясь соленой водой, чувствуя, как холод высасывает из меня остатки сил, с полумертвой малышкой, цеплявшейся за мою шею, и с каждым моим гребком все больше и больше ослаблявшей хватку. Нигде поблизости не было ни шлюпки, до которой можно было бы доплыть, ни земли – никакой причины продолжать бороться.

Где-то на краю моего сознания теплилась мысль, что, пока я плыву, я не утону. Больше всего мне не хотелось тонуть. Одна мысль о том, что я пойду ко дну, буду погружаться в воду все глубже и глубже, наводила на меня ужас и заставляла мои руки грести, мои ноги молотить по воде. Я знала, что никогда больше не увижу маму, но в госпитале меня ждал папа. Я обязана была сделать все, что в моих силах, чтобы остаться в живых и снова увидеть его. Но моя решимость выжить быстро ослабла, когда ноги у меня начало сводить судорогами от холода. Каждый гребок давался мне с нечеловеческим усилием, все труднее было удерживать подбородок над водой, оставаться на плаву. И с каждым гребком таяла уверенность в том, что дело вообще того стоит.

Теперь я лишь беспомощно бултыхалась в воде. Все, на что меня хватало, это просто поддерживать себя над ее поверхностью. Но Селия тянула меня вниз. Тогда на миг у меня мелькнула мыслишка, настолько постыдная, что это не дает мне покоя по сей день: ведь можно же сбросить ее с плеч, освободиться от ее веса, без нее я смогу продержаться намного дольше. Я чувствовала, как ее руки, обвивавшие мою шею, с каждым мигом сжимают ее все слабее и слабее. Но малышка время от времени постанывала. И упрямо не выпускала из рук своего плюшевого медведя. Почему-то я приняла решение, что, пока она пытается спасти своего мишку, я буду делать все, что смогу, чтобы спасти ее саму.

Помню, я что-то напевала ей без слов на плаву. Я делала это настолько же для себя самой, насколько для нее. Если я слышала звук своего собственного голоса, значит я была еще жива. Я скорее мычала, нежели пела, чтобы вода не заливалась в рот, я перебрала все мелодии для фортепьяно, которые знала, и снова и снова повторяла мою «Анданте грациозо», любимую папину пьесу. Иногда я слышала, как Селия тоже начинала мычать что-то мне на ухо. Или это были стоны? Но что бы там ни было, это был отклик, и он придавал мне сил и надежды – сил плыть дальше в открытый океан.

Сначала мне показалось, что я вижу перевернутую шлюпку, правда, какой-то необычной формы. Но шлюпки красили в белый цвет, а этот предмет был не белым. Потом я подумала, что он выглядит как большой стол или что-то в этом роде. Подплыв к нему поближе, я поняла, что он определенно сделан из дерева, темного, сияющего, лакированного дерева, но на стол при этом вовсе не похож. Он был одновременно изогнутым и угловатым и плыл по морю, издавая странный гул, почти пение, как будто был живым, дышащим существом. Я решила было, что это кит, но потом увидела, что для кита он слишком плоский и блестящий. К тому же у китов не могло быть ни таких граней, ни таких изгибов. Этот предмет был творением человеческих рук и явно попал в море с нашего корабля.

Я была уже настолько близко, что смогла сначала дотянуться до него, потом повиснуть на нем, чтобы собраться с жалкими остатками сил. Я подтянула Селию чуть повыше, на плечи, и невероятным усилием выбралась из воды. Упав плашмя на темную лакированную поверхность, я долго лежала ничком без сил, еле дыша. Селия по-прежнему висела у меня на спине, по-прежнему цеплялась за меня.

Я приподняла голову и попыталась оглядеться. Лишь тогда я сообразила, что спасло нас. Это было фортепьяно Мориса, концертный рояль из обеденного зала, тот самый рояль, на котором я еще совсем недавно играла. Этот рояль стал для нас спасательным плотом. Не знаю уж, была ли то всего лишь игра моего воображения, но мне показалось, что я почти слышу и чувствую, как еще звенят в его чреве туго натянутые струны. Я подползла поближе к центру рояля. Двигалась я очень осторожно, поскольку волны, хоть и спокойные, лизали его бока со всех сторон, и я понимала, что спокойствие их обманчиво, что я могу легко поскользнуться и съехать обратно в воду, и тогда меня унесет назад в море. Добравшись до середины, я решила, что нахожусь в относительной безопасности, и, усевшись, переложила Селию к себе на колени. Обмякшая, как тряпичная кукла, она так же крепко держала за лапу своего плюшевого мишку. Каким-то образом мы трое спасли друг друга, один другого, и рояль тоже участвовал в этом.

Но после минутного облегчения, радости, что мы спасены, меня накрыло пониманием, что убежище наше всего лишь временное, что это всего лишь иллюзия спасения, что мы обе слишком замерзли и обессилены и долго так не протянем. Селия уже едва ли осознавала, на каком свете находится. Мы с ней были совершенно одни посреди бескрайнего океана – суши не видно, и помощи ждать неоткуда.

Мне подумалось, что, если волнение хоть немного усилится, даже при условии, что нам удастся удержаться в самой середине нашего рояля-плота, в самом безопасном его месте, нас все равно очень быстро накроет волнами и унесет в море. Нам не за что будет уцепиться, ничто не помешает нам соскользнуть и не спасет от того, чтобы пойти ко дну. Океан поджидал нас, подумала я, и ждать ему оставалось не слишком долго. Я вскинула глаза. Небо над нами было голубым, поверхность океана вокруг нас – зеркально-гладкой, а на моем лице не ощущалось ни дуновения ветерка. Все, что у меня было, – это надежда, да и той бесконечно мало.

Оставалось лишь лежать, прижимая к себе Селию, и ждать спасения – или смерти. И я догадывалась, что́, вероятнее всего, случится первым. И понимала, что ни в коем случае не должна засыпать, что, стоит мне только задремать, впасть в забытье, как мои руки, обнимающие Селию, ослабнут, и тогда она, а следом за ней и я в два счета снова окажемся в воде. Поэтому, чтобы не уснуть, я разговаривала – с самой собой, с мамой, с папой, с мисс Винтерс, с Пиппой, с дедулей Маком и тетей Укой. Разговаривала я и с Бренданом, но чаще всего я обращалась к Селии, каждый раз надеясь получить какой-то отклик – все равно какой. Малышка молчала. И все же жизнь еще теплилась в ней, она еще прижимала к себе своего плюшевого мишку и ни за что не желала отпускать его, как и я не желала отпускать ее саму.