Лиса в курятнике - Эфраим Кишон

— Ну чего вы от меня хотите? Я всего лишь рог для трубления — шофар — в руках Господа…

Да, было не очень разумно напоминать о шофаре на этом этапе событий. Народ сомкнул кольцо вокруг резника. В руках людей появились вилы для одностороннего сражения.

— Не морочь голову, Яаков, — прорычали крестьяне голосами, хриплыми из-за сухости гортаней, — ты просил Бога, чтоб он насмеялся над нами…

— Не угрозами вы разжалобите Господа, а полным раскаянием и возвращением к вере, — жестоко осудил собравшихся резник, а затем закричал пронзительным голосом: «Полиция, полиция!»

Однако Миха не присутствовал на службе вследствие жажды. Яаков Сфаради оказался один-одинешенек. Он испуганно озирался по сторонам, но видел повсюду лишь огромную опасность, которая ему грозила, по сути, лишь из-за внезапного призыва Грюнвальда-младшего из компании автогенной сварки в Хайфе на военные сборы…

— А теперь все идите домой, — опоясал резник дрожащие чресла, — и поститесь до завтрашнего утра как в день покаяния — Йом-Кипур… резник говорит… сказал…

Так говорил резник, и сильные руки схватили его за шею, и огорченные члены общины стали бить его ногами и руками, гоня вдоль улицы…

— Погодите, мучители Израиля, — вопил Яаков Сфаради, сын Шлезингера, — погодите, негодяи, вы увидите, что сделает с вами Господь! Увидите, что случится…

Но все это уже не помогало. Слепая ярость вытеснила всякое религиозное чувство у обитателей деревни. Они продолжали гнать резника вдоль улицы, пока сами не попадали от бессилия. И тогда отправились они по домам размеренным шагом, и жены встретили их радостною вестью — вода пошла.

Люди напились чуть ли не до опьянения, и тут их ждал еще один сюрприз — на этот раз из уст государственного деятеля. Дольникер прибыл с поля в панике, бегом и ошарашил жителей известием, что перед деревней посреди дороги валяется труп. Несколько человек пошли с политиком и с радостью удостоверились, что в неизвестном теле еще теплится жизнь. Двое сильных крестьян подняли неизвестного и притащили в деревню, к дому доктора по животным. Человек был кожа да кости, изможден до предела, одет в грязное рванье, и его красноватые глаза за косо нацепленными очками глядели безо всякого выражения. Он судорожно цеплялся за желтый портфель.

Дочь сапожника выбежала навстречу процессии и бросилась к несчастному, плача от счастья и ужаса, ибо ее возлюбленный вернулся к ней по доброй воле. В этот момент в глазах Зеева сверкнули искорки жизни, и он осмотрелся вокруг с немалой тревогой. Дольникер дружески похлопал секретаря по торчащим костям:

— Ну, вернулся, дружок?

Вопрос был, по сути, совершенно излишним, но вызвал странную реакцию. Зеев начал дрожать всем телом, заткнув уши двумя исхудавшими пальцами:

— Прекратите, ради Бога! Я больше не могу это слышать! Прекратите, Дольникер, прекратите!

Зеев стал барахтаться в руках людей, несших его, и чуть было не вырвался. Он никак не мог успокоиться. После того как его уложили на кровать в доме сапожника, он с жадностью выпил два кувшина воды. Ветеринар Герман Шпигель осмотрел больного и установил, что опасности для его жизни нет. Речь идет, сказал он, всего лишь о солнечном ударе, дополненном общей слабостью из-за крайней степени истощения.

Лишь через некоторое время стала известна история мучений секретаря.

Он поднимался в горы и спускался в долины, пересекал расщелины, взбирался на скалы, проходил иссушенные солнцем поля и леса ливанских дубов, и вот на третий день в его ушах стали эхом отзываться приглушенные звуки и туман начал застилать глаза. Секретарь полз дальше и на четвертый день своего бегства прибыл, наконец, к какому-то населенному пункту, где упал без чувств и больше ничего не помнил…

* * *

— Господин инженер, господин инженер, — задыхаясь, бежала Двора меж коров. Дольникер встал и поспешил ей навстречу:

— Я уже иду! Скажите-ка Зееву, сударыня, что я пригоню коров и сразу же зайду к нему.

— Вот именно не нужно, господин инженер, — задыхаясь, проговорила Двора, — его нельзя навещать…

— Почему, Боже мой! Молодой человек болен заразной болезнью?

— Нет, он не заразен, — ответила девушка, заламывая руки, — врач сказал, что все это от солнца и что он скоро выздоровеет. Но пока он бушует и кричит безо всякой причины: «Прекрати наконец, прекрати!»

— «Прекрати, Дольникер»?

— Да. Очень глупо. Он все время хочет, чтобы господин инженер прекратил говорить, хотя господин инженер ничего не может прекратить, потому что его вообще там нет. Вы понимаете?

— Нет!

— Не сердитесь на меня, господин инженер, я только говорю, что слышала. Бедный Зеев сидит, совершенно разбитый, в своей постели, глядит перед собой стеклянным взглядом и все время говорит…

Девушка достала из кармана юбки кусок бумаги и прочла дрожащим голосом:

«Наилучшие пожелания к Новому году, году процветания, труда и творчества, плодотворности и сплочения сил созидателям процветающей экономики пустыня расцветает преодолевая родовые муки развития нашего движения усиления сил трудящихся братство Израиля прием массовой репатриации и слияния с народом укоренения осуществление идеалов надежный мир» — и все такое прочее непонятное, ну как потоп словесный, так что я не успела всего записать. А потом он снова кричит: «Прекрати, Дольникер, ради Бога!» — и рыдает, и через несколько минут все начинается сначала…

Пораженный политик не знал, что сказать.

— Вот так, господин инженер, — закончила Двора свой отчет, — я не очень-то понимаю, о чем речь, но если есть хоть какая-то возможность, я очень прошу, чтобы господин инженер действительно прекратил, потому что Зеев так мучается, что на него тяжело смотреть…

* * *

Ветеринар велел закрыть Зеева в темной комнате и не отвлекать его, пока ему слышится, как господин инженер выступает. И действительно, через неделю все поздравления с Новым годом стали выветриваться из головы секретаря и возвращались лишь в последние знойные дни конца осени. Крестьяне уже привыкли к тому, что опекун вернулся, и делились впечатлениями по поводу последних событий.

Жители деревни обратили внимание на странное явление — деньги «Тнувы» постепенно исчезали из оборота и оставались лишь внутренние. Объяснение этого явления всплыло, когда Цемах Гурвиц вернулся из Хайфы, привезя с собой огромный груз конторского оборудования. Приобретения были сделаны по особому списку, составленному по рекомендациям инженера на заседании Временного совета, проходившего под открытым небом в присутствии коров. Сапожник привез даже вещь, вызвавшую весьма сильное раздражение жителей, — он выгрузил из машины сверкающий велосипед и поставил его перед своей мастерской, дабы мозолить людям глаза. Гурвиц, разумеется, не мог ездить на велосипеде из-за своей хромоты. Однако, не будучи реальным средством передвижения, велосипед весьма подымал дух сапожника, когда тот приходил на заседания совета, ведя в руках сверкающее транспортное средство.