Змеи в ее голове - Пьер Леметр

— Да, именно так. Я слышал. Но ничего не видел.

Похоже, представление получилось не таким уж плохим, потому что комиссар хлопнул себя по коленям и поднялся.

Тут как раз прибыл судья. Слушая Оччипинти, который вкратце излагал факты, он долго осматривал сцену преступления. И соглашался. Тут же послали за братьями Тан. Параллельно нескольким членам группы было поручено тщательно проанализировать дела, которыми занимался Васильев. Придется вернуться далеко в прошлое, к моменту выхода из тюрьмы субъектов, способных выносить и сохранить в себе упорную и преступную злобу по отношению к тем, кто их арестовал. Однако это маловероятно, подумал Оччипинти. Васильев расследовал изнасилования, преступления на сексуальной почве — виновные не из тех, кто будет мстить за себя из калибра, подходящего для охоты на кабана…

Остается еще эта язва, дело Мориса Кантена, и дело Беатрисы Лавернь со смертью продавщицы, но не очень понятно, что такого мог обнаружить Васильев, о чем он никому не сказал и что могло повлечь за собой его казнь.

В настоящий момент наиболее обоснованным представлялся след братьев Тан.

Оччипинти надеялся быстро расправиться с этим делом. Ему уже хватило Кантена и Лавернь, так что он не испытывал никакого желания вдобавок взваливать на себя смерть флика из своего отдела. Слишком плохо для продвижения по службе.

После ухода судьи он подозвал молодую сотрудницу полиции и, глядя на окаменевшего в своем кресле Мсье, пошептал ей что-то на ухо. Похоже, она была согласна с комиссаром, который тоже не замедлил уйти. Впрочем, ушли и все остальные. Осталась только хорошенькая полицейская и двое ее коллег. Она взяла инициативу в свои руки. Пошарила по квартире, спросила, где можно взять чемодан или дорожную сумку.

— Вы не имеете права меня увозить, — сказал Мсье.

Она нашла сумку, но оценила, какую работу ей предстоит выполнить: собрать все, что необходимо человеку в таком возрасте и в таком состоянии… Лучше было бы переложить эту заботу на социальные службы.

— Я хочу остаться дома, вы не имеете права… — настаивал Мсье.

Трое полицейских стали перешептываться. Они спросили соседей, те воздели руки к небесам: если вдобавок еще придется заниматься стариками, жить в Нейи станет невозможно!

Они оставили свою затею. Молодая женщина положила около телефона визитную карточку и обвела номер — сюда следует позвонить, если будут проблемы.

Когда полиция уехала, в квартире наступила тишина. Мсье принялся рассматривать все, что оставила после себя Теви: безделушки, драконы.

Ее талисманы.

Командир всегда просыпался в одно время, ровно в шесть двадцать. Он полагал, что это время его рождения. Так что минувшая ночь стала существенным исключением. Впервые за долгие годы, с войны, он почти не сомкнул глаз. А если он ненадолго засыпал, его тревожили дурные, леденящие душу сны. Голова была тяжелая, во рту пересохло. Он редко помнил, что ему снилось, и ему нравилось думать, что у него железобетонное супер-эго. Похоже, ничего подобного. В эту ночь в голову лезли бесконечные картины, о которых он, как ему казалось, забыл. И во всех присутствовала Матильда. Последняя сохранившаяся в памяти картинка его кошмаров — это улыбающаяся, сияющая Матильда в свадебном платье с пятнами крови, как на фартуке мясника.

С первыми лучами зари Анри принялся наводить порядок. Достал то, что он называл своими древностями. Анри был человеком предусмотрительным, осторожным и не хранил никаких компрометирующих документов. Еще три десятка лет назад он разработал сложный лабиринт следов и ложных следов, псевдонимов, фиктивных и реальных почтовых ящиков, несуществующих мест, которые сделали бы любое расследование, касающееся его действий, долгим и хаотичным. У него имелось три номерных счета в банках, а редчайшие документы, которые он хранил, чтобы иметь возможность в случае необходимости вступить в переговоры с руководством, были рассеяны по разным местам, и доступ к ним знал лишь он один.

Этот вопрос стал средоточием его ночи.

Поскольку из-за неконтролируемых поступков Матильды его жизнь вошла в зону турбулентности, следует ли ему приступить к осуществлению плана «Б» и договариваться с руководством о почетном перемирии: чтобы ему позволили уйти в обмен на его молчание?

Анри пришел к выводу, что это ничего не изменит.

Он уже очень давно составил совершенный план бегства, потому что знал: руководство сделает вид, что соглашается, но устроит на него облаву; это займет несколько недель, пусть месяц, но рано или поздно у него за спиной возникнет какой-нибудь Бюиссон или Дитер Фрай и заставит заплатить по счетам. Своей карьерой.

Анри хранил дома только официальные документы, касающиеся его официальной жизни, и умышленно — определенную подборку старых бумаг: письма, счета, разнообразную переписку, фотографии — все то, с чем он легко расстался бы, но полагал необходимым для создания образа немолодого одинокого мужчины, живущего в уединении. Обыск в его доме, невозможный до недавних подвигов Матильды, спутавших все карты, подтвердил бы небогатую событиями жизнь самого обыкновенного человека. В тот год, когда он затеял составление плана сложной организации своей защиты, Матильда еще не фигурировала в списке его сотрудников. Однако присутствовала в его личном архиве в качестве бывшего товарища по Сопротивлению, ныне почтенной вдовы доктора Перрена. Введя ее в систему, Анри собрался было избавиться от этих воспоминаний, но в случае неприятностей их отсутствие оказалось бы подозрительнее, нежели наличие, и он все сохранил.

Было пять часов утра.

Прошли сутки с тех пор, как Бюиссон выехал, он должен вот-вот приступить к работе, если уже не выполнил ее. Анри в который раз задумался о том, как это произойдет. Однако стоило ему погрузиться в размышления о последовательности событий, мозг отказывался подчиняться. Что-то мешало вообразить касающуюся Матильды действительность.

Анри вернулся из кухни с кружкой дымящегося чая, устроился за письменным столом с откидной крышкой, вытащил из него картонную коробку и достал оттуда все, что относится к Матильде. Обнаружилась переписка пятидесятых и шестидесятых годов — он узнал ее четкий и разборчивый почерк. Письма и почтовые карточки неизменно начинались обращением «Дорогой Анри». Открытка из Испании — она провела там лето с мужем («Реймон обожает эту жару, а я нахожу ее изнурительной»), письмо из Нью-Йорка на бланке отеля «Рузвельт» («Если бы не профессиональные обязанности мужа, я проводила бы время на улицах»). Она непрестанно жалуется на своего супруга, хотя бедняга, похоже, делает все, что может. И еще поздравительные открытки. Анри сохранил не все, но Матильда не пропустила ни одного года. Обратив на это внимание, Анри многие выбросил: штабеля этих открыток несколько подрывали представления о его моральном облике. «По-прежнему молодой, я уверена», — писала она, хотя они уже давно не виделись. И через много лет: «Ты будешь самым красивым столетним стариком в богадельне…» А вот письмо 1955 года. Анри скрепкой прицепил к нему черно-белую фотографию. Они вдвоем, рядом, прямые, как восклицательные знаки. Лицо Матильды наполовину скрыто затылком и парадной фуражкой обнимающего ее генерала Фуко. На груди у сосредоточенного и улыбающегося Анри только что полученная медаль за участие в Сопротивлении. Письмо Матильды пришло через несколько дней после церемонии. Он тогда объяснил себе это хандрой — она с немного горькой ностальгией писала о былых временах: «Осознаешь ли ты, Анри, что за все, в чем мы участвовали, французский народ теперь испытывает к нам признательность! Иногда я понимаю солдат, которые остались на сверхсрочной службе. Я скучаю по войне, разумеется, потому, что тогда мы были молоды, но главное — потому, что тогда у нас было дело». Она подчеркнула слово «дело».