Мирович - Григорий Петрович Данилевский

руки, волочась за ним и целуя ему ноги, одежду. Бессвязной, дикой, молящей его речи нельзя уж было понять. Окружавшие не могли его оттащить, остановить.

— Herr Gott… Armes Kind![99] сил нет смотреть, пустите его! — сказал государь, замедлясь на пороге и добродушно, глазами, полными слёз, смотрел на принца. — Пусть выйдет… пусть свежим воздухом вздохнёт… на крыльцо его, на крыльцо…

— Но у него нет тёплого, — вмешался Волков, — ещё простудится…

— Э, батюшка! когда я хочу, так ты!!. колпак! — сердито крикнул и топнул ногой государь. — Вот мой плащ, пусть надевает пока! Auf Wiedersehen!.. до свидания, принц! — торопливо и сконфуженно отворачиваясь от Иоанна Антоновича, кивнул ему головой Пётр Фёдорович. — Карл Карлыч! sagen Sie, dass man…[100] вели ему из кареты мой шлафрок в презент принести… пусть себе, пусть…

Свита, с своей стороны, поспешила вручить узнику подарки — кольца на память, табакерки, часы. Он неумелыми, похолодевшими руками неловко брал эти вещи, тыча их в карманы куртки и шаровар.

Лица, стоявшие на дворе, и в числе их Пчёлкина, видели, как у Светличной башни вновь показалась царская свита и как рядом с государем, между Унгерном и Чурмантеевым, вышел на крыльцо высокий, с светло-русыми, монашескими волосами и в голубой гвардейской епанче, бледный юноша. Государь, размахивая перчаткой, что-то с сердцем высказывал коменданту. Этот с рукой у шляпы, вытянувшись, молча стоял перед ним.

«Чем-то решено, какой конец? — мыслила тем временем, жадно пожирая глазами государя, Поликсена. — Освободит ли он бедного, раздавленного судьбой родича? Что говорил он с ним? Что решено? Столько я учила принца, наставляла и всё, всё ему рассказывала… Как он жаждал свободы! Как выпытывал о свете, о людях, клялся…»

«Ужли, — рассуждал в то же время у церкви, в толпе других, Мирович, — ужли наконец и мне окажет милость мачеха-фортуна? Не верится! Кто обратит внимание на столь мелкого человека? Но если произойдёт чудо, если решат возвратить ко двору принца? кто лучше его сумеет тогда быть защитником, охраной всех несчастных, сирых всех, обделённых судьбою?..

Тогда и я подам прошение о возврате дедовских имений… Эка, чёрт, какие мысли! Так вот о тебе, собаке, и подумают! О голштинце каком-нибудь, о лакее подумают, а не о тебе. Боже-господи! Ну отчего бы теперь государю, и без принца, не обратить на меня внимания? Что ни говори — проклятые связи! А ведь я был на войне, трудился… Нет! — заключил Мирович, прячась за спины других. — Лучше пусть он, добрый, бессильный, нерешительный, лучше пусть и не заметит меня, ещё, пожалуй, узнает, что через меня доставлены пропозиции Панина о продлении войны… Пронеси его мимо, злосчастная судьба…»

— Господин офицер! эй! оранжевый воротник! — долетел до него из-за моста громкий, стремительный голос.

Мирович оглянулся. Все взоры были почему-то устремлены на него. Кто-то усердно толкал его под бок. Он подался вперёд. Толпа перед ним расступилась. В нескольких шагах от него, вывернув врозь тупоносые ступни тяжёлых ботфортов и держа наотмашь огромный палаш, стоял император.

— Kreuz schock-bomben-donnerwetter-element![101] Форм не соблюдаете, — сильно горячась, кричал на кого-то Пётр Фёдорович, — а вот примерный офицер, — прибавил он коменданту, указывая на куцый и узкий, новой прусской формы кафтан Мировича. — Но это, сударь, жалко — не из ваших! Срам, срам, говорю я… шалберничество, вертопрашие! У того шляпа, как седло на голове, у этого — сукно неуказанной толщины, портупея без бляхи. Не потерплю того — слышите ли? Saperment!.. не потерплю… У вас самих, господин комендант, епанча не по табели… кошкиным мехом подбита… Бабам шубки такие носить, а не военным! Служба тут ни ползёт, знать, ни едет…

«Великий Боже! — думал тем временем, глаз на глаз перед государем, Мирович. — О люди! Видят ли меня? Чудо чудное! Война, каторга походов не вывезла, вывез новый кафтан… Иные всю забитую, затёртую, оплёванную жизнь добиваются, стремятся, а мне легко так выпало на долю… Ужли ж сейчас подойдёт, станет, в отличие другим, говорить со мной, расспрашивать?..»

— А это, это что? — шагнув в сторону от Мировича, напустился вдруг Пётр Фёдорович на помощника пристава, выпялившего глаза солдафона Власьева. — Мало тебе, сударь, что в старой, отменённой форме, да и ту ещё небрежительно изволишь содержать!.. Что глядишь?.. Третья пуговка от галстука — ногами вверх пришита… Разве то порядок? дисциплина? Так по обержам только шляться, а не на службе!.. Чтоб то было всё записано и мне доложено! — заключил Пётр Фёдорович, направляясь к выходу из крепости. — Приеду в мае, чтоб всё было в аккурате, да не инако, как со старательством… Будьте настороже, господин комендант… узнавайте гарнизонный устав… Вас первого заставлю прометать весь артикул…

Государь подошёл к воротам. Унгерн накинул на него снятую с Ивана Антоновича шинель. Пётр Фёдорович глянул к башне, где оставил принца. На опустевшей площадке по-прежнему расхаживал часовой. «Бедный! Опять заперли тебя!» — со вздохом подумал государь. Он отвернулся, взглянул к дому Чурмантеева, где стояла Поликсена, но и её там уже не было.

«И только, — сказал себе оставленный отхлынувшей толпой Мирович, — и для того были ожидания принца, грёзы, мечты? Чем порешил он судьбу несчастного? Ужли ничем? Ужли уйдёт, и никогда более хоть бы и мне, мелкой сошке, ничтожеству, праху от его ног, никогда более не придётся стоять так близко возле него, глядеть на него, его слушать? А я готовился всю правду сказать о принце, просить о себе… Проклятая судьба, проклятая!.. Был один случай, и тот пропустил…»

— Эй! Оранжевый воротник! — долетел до него тот же резкий, далеко слышный голос. — Милости-с, пожалуйста-с. Интересоват вас видеть поближе…

— Вас зовут, вас! — заговорили вокруг Мировича бледные, заискивающие лица.

«Иди, говори, проси!.. всё теперь исполнит!»— жгучей волной пронеслось в голове Мировича. Он встрепенулся, журавлём, в темп отбивая на прусский лад шаги, пошёл к воротам и, с рукой у треуголки, вытянувшись, замер перед императором.

— Эссена, бывшего Нарвского полка? — спросил Пётр Фёдорович.

— Точно так, ваше величество…

— Фамилия?

Мирович назвал себя.

— В командировке или в отпуску?

— В командировке был из штаба, теперь по домашним делам в отпуску.

Чурмантеев объяснил императору, что Мирович жених, посватался за его бонну.

Глаза государя весело блеснули.

— А! очень рад! — добродушно, усмехнулся он. — Вкус недурён, шельмовская парочка будет, хоть куда… Aber voyons!..[102] Невесту я, кажись, уже встречал: при покойной тётке служила… мы вместе танцами забавлялись… А ты при ком в штабе атташирован был?..

— Генеральс-адъютантом при Панине, — ответил Мирович.

Государь поморщился.

— Перемирие, господа, подписано! — сказал он, круто обернувшись к гарнизонным властям и щёлкнув шпорами. — Gratulire,