Охотники на мамонтов - Сергей Покровский

«Разве ты не видишь? Я только дыхание. Моё тело там, у Большой Воды, а дыхание здесь».

«Я боюсь, — говорит Уоми. — Зачем ты ко мне прилетела?»

«Не бойся! Капля давно знает Уоми, она видела его, когда льдины хотели его утопить. Это она вытащила на берег лодку».

«Где же ты? Отчего тебя не видно?»

«Ищи меня, Уоми! Ищи у Большой Воды!..»

Уоми проснулся. Солнце било ему в глаза.

— Капля! Капля! — бормотал он. — Разве такие бывают?

Он оглядывался кругом, протирая глаза. Тут он заметил, что под голову ему подоткнута меховая шуба матери, а сама мать стоит на коленях и льёт из берестяного ведра воду на его голые ступни. Другое такое же ведро, пустое, стоит тут же, рядом.

— Мать! А где же она?

— Кто — она? Ты про кого? — спрашивает Гунда, улыбаясь.

— Она! Другая! Девушка! — Уоми вскочил и начал озираться. — Она была тут. Она вымыла мои ноги.

— Гунда вымыла их, — сказала мать.

Уоми провёл по лицу ладонью.

— Ты вымыла? — удивился он. — Ты?.. Ну, и она тоже! Она тоже мыла. Мать, знаешь, это кто? Это Капля! Она живёт у Большой Воды.

— Кто она?

— Она дочь хозяина Большой Воды. Сама сказала.

— Тебе приснилось, Уоми.

— Ну да! Она была тут… нет, там. Мы были там, на берегу. Это было её дыхание. Она зовёт меня!

Гунда нахмурилась.

— Уоми! — сказала она. — Берегись! Она злая. Выпьет твою кровь.

— Нет, она добрая! Она пожалела меня. Меня связали старики и пустили по реке, а она спасла меня и вытянула лодку на берег. Сама сказала.

Лицо Гунды немного посветлело, но она всё ещё хмурилась.

— Боюсь, — тихо прошептала она.

— Не бойся! Уоми её отыщет. Уоми приведёт её к тебе.

— Откуда?

— Там! — сказал Уоми и ткнул пальцем на север. — Откуда осенью летят лебеди и гуси.

Гунда задумалась.

— Подожди! — сказала она. — Теперь уже скоро осень. Никто не ищет невест в конце лета. Весной, когда сойдёт вода, тогда будешь искать.

Уоми сел на большой камень у входа и задумался.

Задумалась и Гунда. Она смотрела в ту сторону, куда показал Уоми, и на глазах её блеснули слёзы. Сердце её сжималось, тревога и страх охватили её. Для Гунды девушка, которая приснилась её сыну, была настоящей, живой девушкой, которая собирается отнять у неё любимого сына.

— Уоми, есть рыба!

Тэкту стоял у входа в хижину и ждал. Ещё ранним утром съездил он на тот берег, где в маленьком заливчике поставил свои сети. Рыбы он привёз много и теперь приглашал брата отведать его добычи.

Хижина, где жила семья Гунды, была немного меньше, чем у Мандру. В ней жил, кроме детей Гунды, ещё дед Аза — старик с длинной седой бородой.

Посередине дымил очаг — площадка, обложенная кругом серыми плитами известняка.

У очага стоял вкопанный в землю обрубок с грубо выточенной человечьей головой. Это был домашний идол, покровитель дома, в котором обитала душа давно умершей прабабушки Орру.

На голове божка можно было заметить две ямки, изображающие глаза, немного кривой нос, плотно стиснутые губы. Рук и ног ему не полагалось. Он просто был вколочен в землю, стоял прямо, глядел всегда серьёзно и даже сердито на обедающих.

Несколько готовых к обжигу горшков сохли под самым потолком, надетые на концы воткнутых в стену сучков.

Дрова на костре уже сгорели. На очаге оставалась груда тлеющего жара. Рядом, в плетёной корзине, шевелилась недавно принесённая живая рыба.

Обедающие выбирали то, что по вкусу, и кидали прямо на пылающие угли.

Рыба билась, подскакивала и снова падала в огненное пекло. Щуки, лещи, окуни и стерлядки, упавши на бок, быстро поджаривались с одной стороны, в то время как другая оставалась ещё сырой. Длинными палочками сидящие у костра переворачивали их на другой бок. Когда обе стороны рыбы вместе с кожей и чешуёй обугливались дочерна, её вынимали и ели, счистив обгорелые места.

— Садись, — сказал дед Аза, когда Уоми, согнувшись, вошёл в хижину.

Брови у старика нависали над самыми глазами, и потому, может быть, он казался более суровым, чем был на самом деле.

Есть Уоми не хотелось, но приглашения деда ослушаться было нельзя. Он сбросил меховую безрукавку и сел обедать.

— Ная, — сказал Аза, — сбегай к слепцу Ходже, отнеси ему осетра. У нас сегодня много, а у него нет.

Ная схватила из корзины тяжёлую рыбу и вихрем помчалась к Ходже.

Все кончили есть, стали расходиться.

Дед завалился спать тут же, недалеко от костра, а Тэкту и Уоми, накинув одежду, вышли из дома, с наслаждением вдыхая свежий озёрный воздух.

Карась сидел на дубовой колодке и долбил её долотом. Карасём его звали за то, что спина его выгибалась горбом, и этот горб с каждым годом становился всё круче.

Несмотря на горб и на свои годы, Карась был замечательно крепок и упорен в работе. Особенной силой отличались его руки. Ремесло оружейника и постоянные упражнения сделали их такими.

С детства Карась был искусным отбивальщиком камня. Никто во всем посёлке не умел придать такой гладкой, правильной и красивой формы своим изделиям, как Карась.

В мастерской его всё было налажено так, чтобы работать было удобно. Посередине лежал большой гладкий валун, который служил ему сиденьем. Перед ним помещался другой валун, немного поменьше, служивший наковальней. На нём Карась разбивал кремнёвые желваки и обтёсывал камни других пород. Справа находился огромный точильный камень, на котором мастер обтачивал и полировал кремни. Тут же было несколько точильных брусков из крепкого песчаника и два — из слюдистого гнейса, для обтачивания и полировки самых острых наконечников. Слева был вкопан в землю большой глиняный горшок, украшенный рядами точек.

Горшок имел не плоское, а круглое дно и потому мог стоять только в вырытой для него ямке. В нём всегда была вода. Она нужна была и для смачивания точильного камня, и для утоления жажды мастеров, проливавших немало пота на этой тяжёлой работе. Тут же, у горшка, были насыпаны две кучки песку: в одной — более крупный песок для грубой полировки, в другой — песок самый тонкий. Он был нужен для окончательного наведения глянца на каменное изделие.

— Хо-хо, Уоми! — крикнул Карась, увидев Уоми, задумчиво шагавшего мимо него к берегу. — Иди помогать старому Карасю.

— Что делаешь? — спросил Уоми.