Мефодий Буслаев. Карта Хаоса - Дмитрий Емец

Когда юноше исполняется шестнадцать, в жизни унего впервые возникает трепетное слово «военкомат». Первым оно звучит впрокуренных устах школьного военрука, который обучает разбирать-собиратьавтомат за сорок секунд, заставляет записывать в тетрадь факторы поражения иобъясняет, в какую сторону следует лечь ногами, когда в километре от тебявспухнет ядерный грибок. При этом весь класс обычно дико ржет и чешет ногтямилица, распухшие после зверской присыпки, которой обработаны внутри новыепротивогазы.

Потом отец, которого ты перерос на голову,замучил вечным попрошайничеством и ночным торчанием за компьютером, совключенными колонками, мстительно говорит: «Ну ничего! Займется тобой сержантМухамеджанов!»

И, наконец, наступает момент, когда средиобычной рекламы, забивающей почтовые ящики, внезапно возникает повестка с просьбойявиться такого-то числа для прохождения медкомиссии. Бумажка обычно напечатанатипографским способом и только некоторые слова, включая твое имя, вписаныручкой, что представляется особенно многозначительным. Тут обычно сразустановится несмешно и радостное школьное желание бесконечно разбирать исобирать автомат улетучивается раз и навсегда.

Первые две стадии – военрука и отца смифически злобным сержантом Мухамеджановым – Петруччо Чимоданов счастливопроскочил. Точнее, обе эти стадии заместились у него Ареем, который стал исержантом, и военруком в одном лице. Однако повестки и ему миновать не удалось.

Повестку вручила ему мама, когда Петруччозаглянул домой взять кое-какие вещи и попутно поковыряться ложкой в супе.

– Друг мой! Как председатель гражданскойкомиссии российского филиала международного общества по обсуждению правильностиустановки запрещающих знаков в центре Москвы, я считаю, что медкомиссию тебепройти необходимо! Это будет способствовать твоей внутренней мобилизации истанет дополнительным стимулом для подготовки в высшее учебноезаведение! – изрекла она.

Картонные канцеляризмы так въедались вЧимоданову-старшую на службе, что даже дома она не могла расслабиться иотстреливала их, как винтовка новенькие гильзы.

– Слушаю и повинуюсь! – сказал Петруччо,преданно капая на повестку супом.

Глядя на маму Чимоданова и ее сына, всякомустановилось ясно, что перед ним два клона. Если папа в славном семействеЧимодановых некогда и существовал, то только как внешний предлог и даньтрадиции.

– Как ты разговариваешь с матерью, котораятебя родила? – спросила она голосом, от которого все светофоры начинализаискивающе подмигивать желтым.

– Так точно, гражданин председатель! –поправился Чимоданов.

Мать он любил сильной, но несколько шумной икаркающей любовью – той любовью, которой любят друг друга молодой вороненок иворона. Хотя почему бы и нет? Любовь не имеет бытовых эталонов. У нее одиннорматив истинности, хранящейся в сердце как в главном хранилище мер и весов.

Можно было, конечно, не идти, прибегнув кпомощи одного из тех улыбчивых, с упругим животиком генералов, что вечнопрыгали в приемной на Большой Дмитровке, но Чимоданов посмотрел на дату наповестке, подумал-подумал и пошел. Свой любимый боевой топор онпредусмотрительно оставил дома. Зато Зудуку пришлось взять с собой, посколькудаже за короткое время пребывания у мамы он ухитрился поджечь тюлевые шторы.

По дороге в военкомат Чимоданов сумрачноразмышлял о рабочих вопросах. О службе он думал всегда, даже когда пальцы еголовко размягчали пластилин, изготавливая из него человечков. Отдыхать он нелюбил да и не умел. Попробуй объясни реке, что она должна не течь, а отдохнуть!Если река согласится, то, сама того не заметив, мигом превратится в болото.

Пиная перед собой случайно подвернувшуюся пластиковуюбутылку, Чимоданов размышлял о завале весенного плана, о вконец обнаглевшихкомиссионерах, тырящих эйдосы с дикой жадностью, якобы забывая их сдавать, и отом, что Арей последнее время ведет себя непонятно. То где-то пропадает,сваливая на них всю работу, то мечется по кабинету, как зверь в клетке. ПрежнийАрей тоже любил кабинет, но сидел в нем часами неподвижно, точно истукан.Порой, заглядывая к нему, Чемоданову чудилось, что и не мечник это, а простобездушная кукла – не дышит, не моргает, на вопросы не отзывается. Да и тут лион вообще, непонятно.

Этот же Арей был другой. Сквозь обычнуюснисходительную расслабленность уверенного в себе хищника проступало нечтоиное, искаженное, словно кто-то упрямо пытался играть на безнадежно испорченноминструменте. Нет, это был не зарождавшийся внутри свет, невозможный для него впринципе, как невозможна ночь на солнце, а, скорее, общая неудовлетворенностьмраком, с одновременной неспособностью вырваться из его сетей. Зло не можетбыть пищей даже тому, кто как будто им владеет. Чем больше пьешь зло, тембольше жаждешь, пока все внутри тебя не превратится во всепожирающую чернуюдыру. Суккубы и комиссионеры тоже ощущали изменения в Арее, но, не вдаваясь вподробности, реагировали на это единственным, чем отзывались вообще на всякиеперемены во внешнем мире, – воровством.

– Ах, нюня моя! У хозяина такая зашкаливающаяэнергетика! Как же я восхищаюсь такими мужчинами! – заламывая пальцы,заявил вчера суккуб Хнык.

– «Зашкаливающая» энергетика в розетке! Пронашего шефа правильнее сказать, что он бодрый субъект, склонный к повышеннойбегательности, – поправила Улита, недоверчиво шлепая Хныку печать нарегистрации.

Суккуб тоже сдал на три эйдоса меньше, чемположено было по графику, свалив все на людей, якобы ставших равнодушными квысокому и бескорыстному чувству.

– Эгоисты проклятущие! Никто даром любить несоглашается! Все только себе требуют, высчитывают как калькуляторы!Первостатейнейшие запретные удовольствия жуют вяло, как коровы, да еще и кефиране дают! Не могу же я, в конце концов, разорваться!! Помяните мое слово,грешить становится немодным! – хлюпал он.

Устав слушать нытье, Улита запустила в суккубачернильницей и заверила Хныка, что если через неделю он притащит так же малоэйдосов, то немодным окажется не только грешить, но и торчать без дела вчеловеческом мире.

Как-то в кабинет Арея просочился Тухломон. Онбережно положил на стол несколько завернутых в бумажку эйдосов, слезящимисявнимательными глазками посмотрел на портрет и произнес витиеватую речь, сутькоторой сводилась к тому, что он очень любит деток и очень осуждает политикумрака, запрещающую почтенным стражам заводить семьи, в то время как самыйжалкий африканский колдун может жениться столько раз, сколько ему это будетинтересно.

В следующий миг он уже стекал со стены,отброшенный на нее жестоким ударом. Не теряя и секунды, Тухломон лужицейпластилина вытек в приемную. Там он кое-как встряхнулся, принял прежнюю формуи, объяснив Улите, что восхищается хозяином, а ее саму уважает как специалистаи человека, испарился.