Фарватер Чижика - Василий Павлович Щепетнёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Руководство института потерпеть согласилось, у самих дети есть. Но, видно, что-то пошло не по плану, если молодой Аркадьев уезжает. Видно, пытался устроиться доцентом в другие вузы города, но безуспешно, вот и поедет туда, где есть доцентская вакансия. Ну, я так подумал. И сказал.
– Он уезжает в Израиль! – огорошила Ольга. То есть не огорошила, мне, собственно, до Аркадьевых дела нет. Но слегка удивила.
– А он, Аркадьев, разве…
Ещё на первом курсе старый Аркадьев (он читал нам курс Истории Партии) рассказал, что его предок за участие в декабрьском мятеже был сослан в Сибирь. Столбовой дворянин, он был лишен всех прав состояния, тем самым перейдя на сторону народа.
– Нет. Жена.
– Жена? Ну да, с доцентами это бывает…
Дитя, сестра моя,
Уедем в те края,
Где мы с тобой не разлучаться сможем.
Где для любви – века,
Где даже смерть легка,
В краю желанном, на тебя похожем
О жене доцента Аркадьева я ничего не знал совершенно, о чем не жалел тоже совершенно. Дело не в жене как таковой, просто зачем мне знать о семейной жизни доцентов? Сам я вклиниваться в сомкнутые и тесные ряды профессорско-преподавательского состава нашего института не собираюсь. Хотя, возможно, и сумел бы. Остаться в аспирантуре, защититься, далее ассистент, доцент, и, при известной настойчивости, удаче, а, главное, помощи влиятельных покровителей, годам к сорока и профессор. Профессор Чижик – звучит? Звучит. Но… Но нет у меня желания ни научной работой заниматься, ни учебно-педагогической. Научной – потому что в условиях Черноземска это походило бы на попытки Можайского сделать самолет на паровом ходу. Сегодня исследования в медицине требуют серьезной инструментальной базы, оборудования, с которым в нашем институте, выражаясь осторожно и взвешенно, не вполне благополучно. Сложно у нас с оборудованием. Конечно, диссертации пишутся и защищаются, но большей частью диссертации эти откровенно провинциального уровня. Во всяком случае в тех журналах, что я привозил из поездок, работ наших черноземских доцентов и профессоров не попадалось. Да что черноземских, даже московских – не попадалось.
Хотя, возможно, дело и в секретности. То, что происходит во втором лабораторном корпусе, остается во втором лабораторном корпусе. Космос, анабиоз, мурашки по спине… Есть тайны, прикосновение к которым не обязательно убивает, но наверное делает невыездным. А мне это не подходит. У меня свои мурашки.
Ну, и потом, человеку со стороны прижиться в нашем трудовом коллективе непросто. Даже с покровителями. То есть покровители от нападок-то защитят, но атмосфера будет та ещё. Террариум, да.
– О чем задумался, Чижик?
– О превратностях судьбы. Как же мы теперь без молодого Аркадьева?
– И без старого. Старого Аркадьева тоже не будет. Увольняют. Как можно оставить на кафедре общественных наук человека, сын которого уезжает в Израиль?
– А с чего он, собственно, уезжает-то? Чем он собирается в Израиле заниматься? Преподавать марксистско-ленинскую философию?
В способностях молодого Аркадьева я сомневаюсь. Как не сомневаться, если он путает эйзенахцев с лассальянцами?
– Может, он и не в Израиль едет. Долетит до Вены, а там возьмет курс на Нью-Йорк.
– В Нью-Йорк – другое дело. Устроится в какой-нибудь университет, на «Голос Америки» или в «Новое Русское Слово», и вообще:
Start spreading the news
I’m leaving today
I want to be a part of it
New York, New York
Карьера! Станет профессором, купит «Кадиллак».
– Или в дворники устроится, если повезет.
– Или в дворники. Мусорщик, читал, профессия завидная. Не грозит безработица.
– Можно подумать, она ему тут грозит, безработица. Просто – перелётная птица он. Ищет теплое место.
– Разумно. Если ты перелётная птица, то разумно. Взять хоть чижиков: откочевывают на юг. Правда, недалеко. Потому что могут есть растительную пищу, всякие семена. Ласточкам хуже: мошкары-то зимой нет. Ласточке остаться – верная смерть. Может, Аркадьев из ласточек.
Летят перелётные птицы
Ушедшее лето искать
Летят они в жаркие страны
А я не хочу улетать
– Что-то ты распелся сегодня, Чижик.
– Что-то мы редко поем последнее время.
– Не волнуйся, скоро запоем квинтетом, – заверила Пантера. – Ты много колыбельных знаешь?
– Довольно. К примеру эта:
Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю:
Придет серенький волчок,
Тебя схватит за бочок
И утащит во лесок,
Под ракитовый кусток
– Какая-то страшная колыбельная, – передернула плечами Ольга.
– Могу другую.
Баю-баюшки-бай-бай!
Поди, бука, под сарай,
Мого Ваню не пугай.
Я за веником схожу,
Тебя, бука, прогоню.
Поди, бука, куда хошь,
Мого Ваню не тревожь!
– Тоже не сказать, чтобы спокойная: бука-то остался под сараем.
– Народ, Оля, в царское время жил в печалях и тревогах, что и отразилось в песнях. Но найдем и веселые, а не найдем, так придумаем. Аркадьев же, вестимо, мечтает о колыбельных других: лето, всё прекрасно, в пруду плещутся рыбки, в саду поют птички, папа богат, мама красавица, перед тобой жизнь чистая, как утреннее ясное небо. Вот и хочет туда, где благорастворение воздухов. По крайней мере, в колыбельных. Америка умеет подать товар лицом, не отнять. Вот и стремятся туда. А где Надежда?
– В райкоме комсомола. Там срочное совещание. Как раз по поводу Аркадьева.
– Вот даже как?
– Именно. Решают, в какой форме должны отреагировать комсомольцы нашего института на отъезд Аркадьева.
– А должны?
– Ну, Чижик…
– Хорошо, пусть должны. Но, в самом деле – в какой форме? Принести на лекцию тухлые яйца и гнилые помидоры, чтобы забросать Аркадьева? Так его, Аркадьева, поди, тоже уволили.
– Конечно, уволили.
– Значит, помидоры отпадают. Что еще могут студенты? Выйти на митинг «Нет эмиграции!» и требовать – чего? Полного закрытия границ? Это уже большая политика, не райкому решать. Так что ограничатся собранием с резолюцией о необходимости обратить внимание, улучшить и усилить пропаганду достижений социализма, патриотизма и борьбу за дело коммунизма. То есть то, чем, собственно, и занимались Аркадьев-старший